– Нет. Они придут снова. И скоро.

Джустиниани, кивнув, швырнул через плечо кости в канаву у внутренней стены, где лежали вперемешку тела турок и греков.

– Согласен. Мехмед должен почувствовать, как нас прижали. Он попытается снова, еще один раз. И попытается здесь. – Он наклонился, сплюнул. – Пока ты там мечтал о нагих гуриях, пришли вести – турки повсюду потерпели неудачу. Помнишь те флаги над дворцовыми бастионами? Они уже сорваны. В одном месте враги прорвались, никто не знает как, и какое-то время дела были плохи. А потом эти безумные ублюдки, братья Бокьярди – они почти вернули Венеции доброе имя – вышибли турок и снова подняли орла города и стяг Святого Марка.

Со стоном и звяканьем брони Джустиниани поднялся.

– Нет. Последняя попытка будет здесь. Удержимся – и мы победили. Наверняка в сегодняшнем сражении. Возможно… вообще. Моли Бога, чтобы я был прав.

– Аминь. – Григорий тоже встал, посмотрел прямо в глаза Командира, черные, почти как его доспехи. – И кто, по-вашему, поведет этот последний штурм?

Черные глаза прищурились.

– Ты и сам знаешь.

– Да. – Григорий кивнул, перекрестился. – Да защитит нас Господь.

На этот раз «аминь» произнес Джустиниани. И в то же мгновение непрерывная музыка оборвалась. Она достигла кульминации в завываниях севре, грохоте цимбал, непрестанном рокоте полусотни кос-барабанов, взорвалась пушечным выстрелом. Люди вздрогнули, многие пригнулись, будто ожидая какого-то удара, но вражеские линии охватила полная тишина, такая же жуткая, как прежний шум. Григорий и Командир, к которым присоединился Энцо, пошли к палисаду и осторожно высунули головы.

Там, где прежде летело двадцать стрел, не прилетело ни одной. И из всех странных зрелищ, которые доводилось видеть Григорию, это было страннее всего.

Передовая вражеская линия, у заполненного теперь рва, была почти пуста. За колесными укрытиями, где обычно прятались сотни лучников и стрелков, в вечно суетливой траншее, укрепленной деревом, ничто не двигалось. Никто не двигался и на их стороне. Как и Григорий, все просто смотрели на пустынный пейзаж, простиравшийся от траншеи до вершины холма в двух сотнях шагов за ней, на неизменно заполненную людьми землю, все эти недели гудящую жизнью. Смотрели и думали, что им предвещают эти тишина и запустение.

Пока один из мужчин не выразил вслух надежду каждого.

– Они уходят! – закричал он, юный голос взлетел к небу. – Уходят! Мы победили!

За этим возгласом последовало шумное одобрение, облегчение людей, заполняющее жуткую тишину.

Но Джустиниани оборвал все своим бычьим ревом:

– Заткнитесь, псы! Придержите свое тявканье!

Тишина вернулась. Но всего на мгновение. Она закончилась оторопью, когда на вершине холма показалась одинокая фигура. Мужчина, высокий, даже слишком; может, чудовище, ибо в ширину был не меньше. Потом он немного повернулся, и все увидели, что это не огромный распухший живот, а висящий на нем отец всех кос-барабанов. Увидели, как он высоко поднимает двойные палочки. Увидели, как они падают. Услышали удар дерева в натянутую кожу.

Какое-то время слышался только этот звук, ибо мужчины молчали – тысячи, идущие сейчас с вершины холма. Они шли не строем, но двигались неторопливым, тренированным шагом, и солнце, которое вставало за спинами защитников, высвечивало их ношу – раздвижные лестницы, шесты с крюками, стволы кулеврин. И почти у всех наконечники стрел.

– Солаки, в белых тюрбанах, – прошептал Григорий. – Лучники личной гвардии султана.