Из трех маточных конюшен главная носила название повивальной. Крыша была в два яруса, что соответствовало внутреннему устройству конюшни, ибо внутри нее находился зал. Свет сюда падал из окон, расположенных почти под крышей. Зал был овальной формы, с четырьмя воротами. Вокруг зала шел коридор, куда выходили денники. Денники были квадратные. В двух денниках побольше происходила выжеребка. Сейчас же после выжеребки матка переводилась в другой денник, а эти два дезинфицировались. В конюшне было три печки, и температура плюс семь градусов поддерживалась даже в самое холодное время, что очень важно для новорожденных жеребят. Окна в денниках маток с новорожденными жеребятами занавешивались. Жеребят приучали к свету постепенно: окна освобождались от занавесок на третий день после рождения. Повивальная конюшня имела два выхода: один – через тамбур в переулок, другой – на варок. Направо от входа находилась квадратная комната, где была вода для водопоя маток, а также плита с котлом для нагревания воды. Из этой комнаты одна дверь вела в тамбур, другая – в коридор конюшни. По тому же коридору были расположены еще две комнаты: одна предназначалась для ночного сторожа и была рассчитана на четырех конюхов, другая – дежурная. В повивальной конюшне матки находились девять дней после выжеребки; затем они переводились во вторую маточную конюшню, которая потому и называлась передаточной. Внутренний зал служил для проводки маток и случки, если они были в охоте. Наконец, для сена и соломы, мелкого конюшенного инвентаря и прочего имелось два особых отделения. Варок повивальной располагался между этой конюшней и «четвертым взводом». В повивальной комнате по очереди дежурили ученики наезднической школы и один ученик ветеринарно-фельдшерской. Они были обязаны присутствовать при родах. Повивальная конюшня, устроенная образцово, была первой конюшней такого рода в наших рысистых заводах.
Передаточная конюшня была обычной маточной, какие встречались и на других заводах. Однако кое в чем она была усовершенствована. Из тамбура передаточной конюшни широкие ворота вели в особый зал. По всей длине обеих стен этого зала с начала мая навешивали корыта, из которых жеребята проедали предназначенную им порцию овса. Эти корыта убирались после отъема сосунов. Я много раз видел красивую картину подкорма жеребят на Дубровском заводе. Полдень. Табун вернулся домой. Кругом палящий зной и невероятная духота. Входишь в зал при повивальной конюшне – и тебя сразу охватывает прохлада и окутывает мягкий, приятный свет. Ворота в тамбур уже широко открыты. В корытах овес, подстилка у корыт ровной лентой отбита, как по шнуру. Посредине широкий проход посыпан песочком. Дежурные ученики уже тут. Ровно в назначенное время один за другим появляются жеребятки. Они подходят к корытам и деловито принимаются за еду. Тогда же появляется маточник и заходит А.М. Быков. Ходишь, бывало, по этому залу и любуешься на жеребят. «А этот от кого, лысенький?» – спрашиваешь маточника. Алексей Максимович вспоминает, что такая же лысина была у бабки жеребенка, и добавляет, что он ее купил для Коробьина в Подах или Хреновом…
При передаточной конюшне был также варок, со всех сторон обнесенный высокими стенами. С южной и восточной сторон варка был устроен навес. Измайлов рассказывал мне, что в прежнее время этот варок предназначался для прогулок зимой жеребых маток. Тут были и ясли, куда клалось сено, когда матки выпускались на варок. От этого вынуждены были отказаться, ибо во время еды кобылы злились, кусали друг друга, а главное, не двигались.
Третья маточная конюшня не представляла собой ничего замечательного. Она называлась сарайкой.
Всего в заводе для маток было 70 денников. Кроме того, имелись помещения для маток и в дубровской степи.
Марвинский манеж соединялся с жеребятником и назывался так по имени знаменитого американского тренера Марвина. Впервые такой манеж в России был устроен именно в Дубровском заводе. Марвинский манеж представлял собой эллипсис длиной 19 саженей 2 аршина и шириной 9 саженей 1 аршин. Окна в манеже располагались в два яруса, в нижнем ярусе их было 34, в верхнем – 18. Справа от входа находилась ложа. Рядом с манежем была устроена овальная дорожка. По этой дорожке производилась гонка отъемышей. После прекращения работы внутренний овал при помощи поднятых решеток превращался в обширный зал для прогулок отъемышей в дурную погоду. Барьер для предохранения от толчков и ушибов был оплетен жгутами соломы, с той же целью наружные стены манежа изнутри обшиты досками. Дорожку покрывал тонкий слой гравия. С легкой руки Измайлова в некоторых крупнейших заводах также завели Марвинские манежи. Лучший из них был в Хреновском государственном заводе.
Выводной зал в Дубровском заводе мне всегда очень нравился. Я считал, что по своим пропорциям это был наиболее удачный из выводных залов в России. Самый роскошный выводной зал был в Подах, великолепный выводной зал был и в Гавриловском заводе Г.Г. Елисеева. Дубровский выводной зал был скромнее, но лошади, которых в нем демонстрировали, чрезвычайно часто выигрывали. Кроме того, зал был очень уютным. Стены и потолок обшиты досками и окрашены в белый цвет. Здесь имелось четыре окна, благодаря чему зал был очень хорошо освещен. В зале находился камин, пол был глинобитный, но содержался в отличном порядке. В восточной стене зала было две двери, расположенные рядом. Каждая дверь вела в один из проходов, по которым вводили и уводили лошадей. В выводном зале имелась еще стеклянная дверь, она вела в верховую конюшню. Все стены выводного зала были увешаны портретами знаменитых рысаков. Тут были портрет Лебедя 4-го кисти Сверчкова, несколько портретов работы Швабе и Ковалевского и редчайшая коллекция изображений хреновских жеребцов-родоначальников, полученная великим князем от Николая Николаевича (Старшего).
Крытая дорожка для работы рысаков зимой в качалках также была впервые устроена в Дубровском заводе. Это было очень дорогое сооружение, а потому только самые богатые коннозаводчики могли иметь такие крытые дорожки. Если память мне не изменяет, лишь Телегин да Платонов (завод под Тулой) соорудили подобные дорожки при своих заводах. В Дубровском заводе крытая дорожка имела длину в 180 саженей. Она была в широком дощатом сарае, крытом камышом. Благодаря этой дорожке молодежь завода могла нести правильную работу в самую распутицу, а это в условиях нашего климата имеет существенное значение. Кроме того, здесь можно было прикинуть рысака на четверть версты. В стене сарая было двое ворот: через правые ворота въезжали на дорожку, через левые выезжали. Таким образом, всякие столкновения и несчастные случаи исключались.
Небольшая ложа для посетителей находилась с левой стороны. Там помещались люди с флагами во время прикидок. Крытая дорожка освещалась 122 окнами. Грунт содержался в образцовом порядке, бороновался и был всегда ровным и эластичным. Дорожку посыпали солью летом для увлажнения, а зимой для предотвращения замерзания. На этой дорожке могли работать несколько рысаков одновременно, и этим широко пользовались наездники, чтобы не терять времени.
Нельзя не сказать несколько слов об ипподроме. После Одесского это был лучший ипподром на юге России. На западной стороне стояла великокняжеская беседка в китайском стиле, на южной – находилась беседка для наездников. Почти напротив нее стояла двухэтажная беседка для администрации и приезжих. На Дубровском ипподроме было целых пять дорожек (известно, что Московский ипподром имеет только три). На наружной дорожке несли работу рысаки, и, как только она затвердевала, ее сейчас же рыхлили. Рядом с ней шла травяная дорожка, опять-таки для рысистых лошадей. Ею пользовались преимущественно в дождливое время. Затем следовала призовая дорожка. Тут производились прикидки. Последняя травяная дорожка предназначалась для работы верховых лошадей, для них же внутри круга имелась небольшая разрыхленная дорожка. Длина ипподрома была полторы версты. Дубровский ипподром был очень красив – обсажен деревьями в два ряда, что образовывало превосходную аллею, где можно было не только гулять, но и ездить. Этой аллеей пользовались для проводки лошадей. Площадь ипподрома равнялась 12,5 десятины. К северу от главного ипподрома был еще устроен скаковой ипподром.
По всей территории завода были разбросаны красивые выводки для лошадей – небольшие площадки, вымощенные кирпичом в елочку.
Сараи в степи были очень удобны, обширны и удачно построены. Эти сараи круглый год занимались то табунами, то холостыми, то двухлетками, то трехлетками.
Паддоки также составляли достопримечательность завода. На самом краю дубровской степи, к юго-западу от завода, у красивой лесной опушки была возведена бревенчатая изгородь, обнесенная рвом, за ней и располагались паддоки. Их было 14. Каждый паддок был отгорожен от другого сплошным дощатым забором такой величины, что лошади не могли видеть друг друга. При каждом паддоке был свой небольшой сарайчик. Паддоки имели номера, так что Измайлов всегда знал, какой номер кем занят. Главные въездные ворота на паддоки были расположены в восточной части и вводили во двор, где находился дом для служащих. Там стояла конюшня для укрючных лошадей, на этом же дворе был устроен колодец. От домика вглубь вел длинный проезд меж двух высоких дощатых заборов, упиравшийся в круглый сарай, крытый камышом. В Дубровке удивительно ровно и красиво крыли камышовые крыши; впрочем, малороссы вообще славятся этим искусством. По двум диаметрам, образующим при пересечении прямые углы, были построены сплошные стены, так что сарай разделялся на четыре равные части. Ворота из каждой выводили на паддоки. В этих паддоках преимущественно держали отъемышей. Второй сарай, или «кругляк», как его называли в Дубровке, также имел четыре номера. Кроме этих двух «кругляков» с восемью паддоками, было четыре деревянных сарая, которые обслуживали еще шесть паддоков.
Заборы во всех паддоках были устроены таким образом, что лошади не могли получить ушибы. В каждом «кругляке» вдоль стен находились корыта для воды, овес давался из кормушки. Для фуража и мелкого инвентаря было устроены отдельные помещения. Трава в паддоках никогда не косилась. Лошади в паддоках были всецело предоставлены самим себе: ели траву сколько хотели, могли попить воды и съесть овса. Сараи служили им убежищем в непогоду и сильный жар. В паддоках лошадей не чистили: в каждом паддоке были разрыхленные площадки для валянья лошадей. По наблюдениям администрации Дубровского завода, лошади, ходившие в паддоках, необыкновенно свежели. Дубровские паддоки были лучшими, какие только существовали в России. Кроме того, они были удачно расположены в удивительно живописной местности. К сожалению, почти никто из коннозаводчиков не разбил у себя при заводах подобных паддоков.
В Дубровке находились вещи, имевшие большой исторический интерес. Прежде всего коллекция изображений хреновских рысаков. Хреновской архив начиная с 1845 года находился в относительном порядке, но там нет никаких данных об этой коллекции. Отсюда можно сделать вывод, что эта коллекция была получена великим князем Николаем Николаевичем (Старшим) не из Хреновского завода, а от кого-либо из тех, кто получил ее при переходе Хренового в казну, например от А.Б. Казакова или графа А.Ф. Орлова. В Дубровке высказывали предположение, что портреты эти написаны крепостным художником графа Орлова-Чесменского. Это предположение основывалось на словах г-на Кеппена, управлявшего долгое время двором великих князей Константина Константиновича и Дмитрия Константиновича. У графа Орлова-Чесменского были свои живописцы из крепостных – Шашкин и Невзоров. Кеппен мог быть в курсе дела, ибо именно он принимал из дворца Николая Николаевича эту коллекцию. Я узнал об этом случайно года четыре тому назад.
Я приехал в Петроград, чтобы осмотреть рынок картин и сделать покупки. Один из комиссионеров свел меня на квартиру знаменитого реставратора Эрмитажа г-на Сидорова. Я с удовольствием поехал к Сидорову, так как хотел познакомиться с человеком, в руках которого перебывало столько шедевров мировой живописи. Сидоров принял меня любезно, у него было недурное собрание картин. Он был типичный петроградец, а я всегда любил и высоко ценил этих культурных людей. У него оказался портрет пегого жеребца кисти Швабе. Сидоров назначил за него невероятную цену. Я был удивлен и спросил его, чем вызвана такая цена. Он объяснил, что этот портрет из знаменитой коллекции великого князя Николая Николаевича (Старшего). Я осмотрел портрет внимательно. На обороте значилось имя лошади – Знаменитый. Нетрудно было вспомнить, что это был один из пегих производителей Чесменского завода. Сейчас же я припомнил, что до десяти таких портретов, то есть пегих чесменских и воейковских лошадей, висело в Дубровке. Я любил пегарей и часто любовался этими портретами, особенно двумя буро-пегими воейковскими кобылами. Сидоров мне сказал, что портрет Знаменитого ему подарил г-н Кеппен, и добавил: «Вот была знаменитая коллекция!» Затем Сидоров пояснил: получив от дяди коллекцию портретов хреновских рысаков, великий князь Дмитрий Константинович отдал ее в реставрацию Сидорову. Кеппен специально к нему приезжал, просил не перепутать билетики с именами лошадей, которые были наклеены на оборотах портретов. Тогда же он рассказал Сидорову, какое значение имеют эти портреты для истории коннозаводства. Во время перевозки два билетика отскочили, на обоих портретах были жеребцы белой масти. Кеппен был очень огорчен, не знал, который билетик относится к которой лошади. Подумав немного, он уничтожил оба билетика, сказав: «Пусть лучше лошади останутся с неизвестными номерами, чем ввести людей в обман».
К величайшему сожалению, списка имен лошадей, а равно и данных о количестве портретов не сохранилось. Восстановить их уже нельзя, ибо во время пожара в Дубровском заводе вся эта коллекция погибла в огне. Непростительный грех со стороны Измайлова, что он не составил списка этих портретов и в свое время не переснял всю эту коллекцию. К.К. Кноп просил его об этом, но в Дубровском заводе не оказалось 150-200 рублей для этого дела! Погибли изображения едва ли не всех хреновских родоначальников, начиная с внуков Барса!
Полагаю, число портретов коллекции было очень велико, от 50 до 75, считая и те 10-12 портретов пегих жеребцов и кобыл кисти Швабе, которые составляли другое собрание, но поступили в Дубровку также от великого князя Николая Николаевича (Старшего). Насколько я могу припомнить, среди портретов были изображения интереснейших лошадей: Летуна 1-го, Горностая 5-го, вообще целой группы Горностаев, Лебедя 4-го, Полканов. Ни одного изображения кобыл не было. С художественной стороны эти портреты были интересны наивной простотой. Художник из крепостных был несомненным знатоком лошади. Он видел и отмечал в рисунке те особенности ее экстерьера, которые прошли бы для другого незамеченными. Весьма важно и то, что столь значительная группа портретов была написана одним человеком. Совершенно верно замечал покойный Измайлов, что это единство кисти служит как бы масштабом для тех или иных заключений.
Помимо этой замечательной коллекции, в Дубровском заводе было много интереснейших портретов лошадей кисти лучших художников. Тут были представлены Сверчков, Ковалевский и Швабе. В конторе над письменным столом Дунецкого висел портрет знаменитого хреновского Лондона, писанный Сверчковым. Это был исключительный по силе и красоте исполнения портрет. Принадлежал он к той серии портретов хреновских лошадей, которая была исполнена Сверчковым в 1860 году. Часть этих портретов сейчас находится в Хреновском заводе, часть – у меня, остальные разошлись по рукам. Старые портреты Швабе изображали лошадей разных пород, в том числе и нескольких малороссийских. Портреты кисти Ковалевского были очень грамотны, но сухи. Это были изображения верховых лошадей. Ни в одном заводе России не было такого собрания интереснейших портретов, как в Дубровке.
При заводе имелась знаменитая коннозаводская библиотека. Там были не только заводские книги, но также весьма большой подбор коннозаводской литературы и сильный отдел ветеринарии. Превосходные шкафы, каталог, удобные столы и стулья – все располагало к занятиям. Там действительно можно было работать и учиться. Я много часов провел в этой библиотеке. В ней хранилась, между прочим, частная опись завода С.Д. Коробьина, что позволило С.Г. Карузо в свое время использовать ее для печати и поместить в одном из томов «Заводской книги русских рысаков».