Вездесущий, всесведущий Златопольский, — но не на далеком пространстве. Его голова вмещала в себе массу имен, множество шифров и все улицы города Петербурга. Это был прекрасный адресный стол и справочное бюро, — качества, далеко не лишние в механизме организации. К сожалению, он имел слабость выходить из своих естественных границ и присваивать себе роль истолкователя направления и даже грозного обличителя самих творцов его в отступничестве от первоначальных принципов и освященной временем политики. Это делало его смешным, а его красноречивые письма, испещренные восклицат[ельными] и вопросит[ельными] знаками…[414]
Конспиративные и организаторские способности Златопольского здесь отражены довольно выпукло. Что же касается слов Стефановича относительно стремления обличать, то, видимо, речь идет о вышеупомянутой истории с антиеврейской прокламацией. Трудно упрекнуть Златопольского за несогласие с ней.
В конце зимы 1882 года ИК планировал покушение на генерала Э. И. Тотлебена, бывшего одесского генерал-губернатора, известного жесткой политикой по борьбе с крамолой на юге. Следить за генералом должен был народоволец Михаил Овчинников. Он вспоминал, как по приезде в Москву Грачевский направил его на свидание со Златопольским, описав его так: «Невысокого роста, бритый подбородок, черные „котлеты“ (бакенбарды. —
Тот же Завалишин сообщал, что Златопольский обращался к нему, надеясь найти человека, который согласился бы съездить в Москву с поручением. Задание взялся выполнить лейтенант Леонид Добротворский: он привез из Москвы свежеотпечатанный номер 8–9 «Народной воли»[418].
Самое прямое отношение имел Златопольский к попыткам «Народной воли» устроить покушение на жандармского майора Г. П. Судейкина, переведенного в Петербург с юга. Он был талантливым сыщиком и своей деятельностью опустошал ряды народовольцев; начинал свою карьеру он в Киеве; как было сказано, уже киевляне подумывали о покушении на жандарма.
Во время массовых арестов весны 1881 года с прокламациями схватили Владимира Дегаева; его старший брат Сергей был членом Военной организации, сам же Владимир не вникал серьезно в дела партии. Допрашивал его Судейкин. Движимый желанием поставить под контроль и постепенно обезоружить революционное подполье, сыщик искал себе агента из народовольческой среды. Такую роль он и предложил юному Владимиру Дегаеву. Выставляя себя либералом, выступающим исключительно против террора, Судейкин просил Владимира лишь ставить его в известность о готовящихся терактах и о настроениях среди революционеров, обещая не арестовывать никого. Владимир обещал подумать и был освобожден. Рассказав обо всем старшему брату Сергею, он надеялся обернуть сложившуюся ситуацию на пользу партии: добившись доверия Судейкина, подобраться к нему и устроить покушение. Дегаев-старший нашел Златопольского. Последний одобрил эту идею, по свидетельству Корбы, предварительно разъяснив «юноше всю трудность пути, на который зовет его Судейкин, указывал на возможность того, что его самоотречение останется без всяких результатов для партии и пройдет бессмысленно»[419].
Однако Володя был готов. Он начал встречаться с жандармом, но серьезной информации сообщить не мог. Да и трудно поверить, что опытный сыщик не раскусил своего юного агента. Скорее всего, он просто приставил к нему шпионов и выяснял обо всех знакомствах Володи в революционном подполье. Результатов для партии это контршпионство Дегаева-младшего не принесло, зато оно поставило местных народовольцев под угрозу. Узнав о сложившейся ситуации, члены ИК в Москве требовали у Златопольского прекратить всякую связь с Судейкиным. Он соглашался, но просил отсрочки, надеясь извлечь хоть какую-то пользу для партии. Корба писала, что он «был поглощен идеей залечить рану, нанесенную партии арестом Клеточникова. <…>…он упускал из виду, что искусственно и скороспело не создаются Клеточниковы, и в особенности не создаются из детей!»[420] Поразительно и то, как Златопольский принял подобное серьезное решение в одиночку — ведь принято было советоваться с товарищами. Нелепое контршпионство Дегаева-младшего закончилось весной 1882 года тем, что незадачливый агент, не приносивший Судейкину пользы, был отправлен служить в Саратов[421].
Имя Златопольского связано с еще одной попыткой партии подобраться к Судейкину. На этот раз идея стать контршпионкой принадлежала юной Пелагее Осмоловской. Ее арестовали в феврале 1882 года в Москве. Судейкин повел с ней беседу в своем обычном направлении, предлагая сотрудничество. Осмоловская же решила найти способ устроить покушение на сыщика[422]. В Москве она нашла Златопольского, который пришел в восторг от этой идеи, хотя и усомнился, решится ли барышня собственноручно убить жандарма. Впрочем, на следующем свидании он пообещал ей динамитный снаряд[423]. Дальнейшее участие в этом деле Златопольского было прервано его арестом. Сотрудничество Судейкина с Осмоловской для партии кончилось плачевно: изготовленный в народовольческой динамитной мастерской Александра и Раисы Прибылевых снаряд Осмоловской передан не был, а в ночь с 4 на 5 июня 1882 года не только мастерская и все ее посещавшие были арестованы, но и еще много петербургских народовольцев. Во время следствия и суда Корба полагала, что Осмоловская и ее муж Алексей Фомин были предателями, однако следственные материалы это не подтверждают[424].
В обоих сюжетах Златопольский предстает как человек, не слишком хорошо разбирающийся в людях: ведь свои услуги партии предлагают абсолютные юнцы, хотя и близкие к «Народной воле». Вероятно, народоволец действительно мечтал о новом ангеле-хранителе партии в Департаменте полиции. Увлекающийся человек, он будто не отдавал себе отчета в том, какую опасность представляли организации подобные связи. Здесь приходится согласиться со словами Стефановича в его образной характеристике Златопольского: «Вездесущий, всесведущий — но не на далеком пространстве»[425].
Двухлетняя жизнь Златопольского на нелегальном положении не могла не давать о себе знать. Несмотря на то что Тихомиров называет его «человеком действительно ловким»[426], эта ловкость и неуловимость таяла тем быстрее, чем скорее арестовывались товарищи по ИК. Поддерживающая связи с ним буквально накануне ареста Осмоловская писала, что он пренебрегал всякими мерами предосторожности при встрече с ней, тогда как она предупредила: за ней наверняка следят шпионы Судейкина. «Она побывала в руках у Судейкина и уже воображает себя целым Исполнительным комитетом! <…> Забыла, что я же разъяснял ей, что такое нигилист, социалист и так далее. Эх вы, дитю!..» — говорил он ей. Осмоловская также отмечала, что во время тех двух встреч Златопольский казался ей странным: усталым и нездоровым[427]. Было очевидно, что народоволец не только легкомысленно себя ведет, но и, по всей видимости, утомлен долгой жизнью на нелегальном положении, постоянными разъездами по партийным делам. Приходится признать долю справедливости в такой характеристике Дейча: «Хотя с течением времени Златопольский стал вполне серьезным, дельным и даже крупным революционером, все же он, кажется, от некоторой рисовки и напускной важности <…> окончательно не отделался»[428].
Описанная легкомысленность по отношению к конспирации привела к тому, что 19 апреля 1882 года Златопольского арестовали в Москве на Малой Лубянке. Смотритель Пречистенского полицейского участка сообщал, что арестованный назвался Култашевым, а затем при записи в арестную книгу — симферопольским мещанином Яковом Мартыновичем, тогда как 21 апреля — обер-офицерским сыном, бывшим канцелярским служителем Константином Николаевичем Боголеповым[429]. Проживал он в меблированных комнатах Трузе, квартире 33, по Армянскому переулку, в доме Грачева. По словам коридорного, каждый день арестованный выпивал стакан кофе и часов в 11–12 уходил, возвращался в полночь или в час ночи, ночевал всегда дома. Никто из посторонних у него не появлялся, ключ от комнаты он всегда оставлял в швейцарской. Из вещей у него был только небольшой черный шагреневый чемодан и сумка через плечо. Ему регулярно приносили газету «Русский курьер». 23 апреля 1882 года арестованный уже был доставлен в Департамент полиции[430].
1 мая Боголепов сознался, что он — Савелий Златопольский, живущий на нелегальном положении с весны 1880 года, после того как был оговорен Гольденбергом. Он признал свою принадлежность к «Народной воле»[431]. Брат Яков и сестра Сарра признали в арестованном своего брата[432], причем Яков сообщил, что несколько лет назад он слышал от брата Александра: «…упаси бог того признать в какой бы то ни было карточке Савелия, потому что тому грозит смерть»[433]. Сам же Александр брата по фотографии не признал[434].
На следствии Златопольский вел себя достойно, о себе рассказывая только то, что известно следствию, а о товарищах вовсе отказываясь давать показания. Себя, как и полагалось, он членом ИК не признал, всячески отрицая свое значение для партии. Только по мере предъявления ему показаний других народовольцев он начинает подтверждать или опровергать ту или иную информацию. Так, он до последнего отвергает правдивость показаний Гольденберга о его, Златопольского, осведомленности о готовящемся покушении на императора, что неудивительно: ведь одно это грозило ему смертной казнью. Большой интерес представляет пространное показание от 4 мая 1882 года, где народоволец раскрывает свои политические взгляды и задачи партии, как они ему видятся.
1 мая 1882 года Златопольского перевели в Трубецкой бастион Петропавловской крепости[435]. Ко времени его заключения здесь относится установление сношений заключенных с волей через тюремного «голубя» — жандармского унтер-офицера Ефима Провоторова. Эти связи были раскрыты 2 мая 1883 года, по всей видимости, благодаря провокаторской роли Сергея Дегаева[436]. Когда 2 мая в камере арестованного народовольца Льва Златопольского произвели обыск, то обнаружили записки и чистые листы папиросной бумаги. Провоторов явился с повинной, предъявив сохраненные им записки. Он показывал, что никакого вознаграждения за это ему не обещалось. Естественно, он старался объяснить свои мотивы не простой корыстью, а желанием войти в доверие к революционерам и выявить их сообщников, а затем донести начальству[437].
Все началось весной 1881 года. Народоволец Сергей Мартыновский уговорил Провоторова, дежурившего в его камере, отнести записку в Технологический институт и передать одному студенту. Однако Мартыновского скоро перевели из бастиона. Провоторов передавал записки другим заключенным, но не получал ответа, пока его не направили дежурить в камере Льва Златопольского. В октябре 1882 года тот предложил Провоторову передать записку своему брату Савелию, что и было сделано. Сначала записки передавались только внутри тюрьмы, их содержание частично было зашифровано, сам унтер в записках назывался «ангелом». Савелий расспрашивал Провоторова о происходящем в крепости; по словам последнего, он и сам много знал: кого привезли, кто еще из государственных преступников здесь содержится, расспрашивал о Романенко и Борейше, называя их предателями. В ноябре Савелий Златопольский предложил жандарму отправиться в Архиерейский переулок и пройти по его правой стороне, обвязав пальцы левой руки белым платком. Так завязались сношения заключенных бастиона с волей, продолжавшиеся около полугода. Провоторов за это время заработал более 200 рублей[438].
Следствие располагало тремя записками, которые Златопольский посылал на волю. Кому именно они адресованы, установить не представляется возможным, но первая точно адресована мужчине, а остальные — женщине. Третья (и, возможно, вторая) записка, судя по всему, была адресована жене Златопольского. Вообще личная жизнь революционера не вполне ясна. Он показывал, что не женат, но в то же время имеются сведения о том, что сестра народоволки Фанни Морейнис Мария имела фамилию Златопольская[439]. Это заставляет думать, что именно она была супругой Савелия Златопольского. Одновременно следствию удалось установить, что все записки проходили через некую Ольгу Васильевну Урсу. Согласно показаниям свидетелей, Урсу сильно волновалась при получении записок, краснела, а один раз даже упала в обморок, что заставляло получавших для нее записки думать, что арестант, находящийся в крепости, — близкий ей человек[440]. Урсу более известна под своей девичьей фамилией — Дылева. Именно при ее посредстве поддерживались связи Златопольского с волей[441].
Третья записка написана в период с апреля по май 1883 года, пока приговор не был утвержден. Из второй записки следует, что Златопольский поддерживал связи еще с кем-то из унтер-офицеров Трубецкого бастиона, но тот, видимо, был гораздо более осторожен, так как связь с ним не была раскрыта. Конечно, эта история характеризует Златопольского как превосходного организатора. По запискам видно, как он дает распоряжения конспиративного характера, договаривается относительно шифров, сообщает новости.
Златопольский был предан суду Особого присутствия Правительствующего Сената, 23 марта его перевели в Дом предварительного заключения, а с 28 марта по 5 апреля 1883 года его судили по процессу 17-ти вместе с народовольцами Михаилом Грачевским, Юрием Богдановичем, Петром Теллаловым, Александром Буцевичем, Яковом Стефановичем, Анной Корбой, Прасковьей Ивановской и другими товарищами. Обвинения против Златопольского состояли в принадлежности к «Народной воле», в обширных знакомствах с уже осужденными революционерами, в проживании под вымышленными именами, в содействии к готовящимся покушениям на императора в ноябре 1879 года и в марте 1881 года. Все это стало известно следствию исключительно вследствие показаний предателей Гольденберга, Меркулова, Борейши, Маслова, Саранчова и Петлицкого[442]. Александр Прибылев, его сопроцессник, вспоминал:
Златопольский, прежде всегда живой, здоровый и сильный, поражал необычной для него полнотой, одутловатостью и бледностью лица, что заставляло предполагать начало ненормальности работы сердца; его голос сделался необыкновенно тихим, едва слышным и в то же время хриплым, резким[443].
Златопольский произнес на суде речь. В ней он признал свою принадлежность к «Народной воле», выступил против обозначения организации как стремящейся к разрушению существующего общественного строя. Объясняя задачи партии, народоволец скорее отразил общепартийную позицию, чем свою собственную. Договорить подсудимому не дали, потому речь обрывается на полуслове. Она расходится в некоторых местах с показаниями: Златопольский писал в одном из них, что должен быть созван «Земский собор с задачами высшей решающей инстанции, без всяких косвенных посредников между ним и особой монарха»[444]. В своей речи же революционер заявлял, что партия желает не сугубо парламентаризма, а любого учреждения, которое выражало бы волю народа, при этом предоставляя возможности для легальной политической борьбы[445]. Видимо, Златопольскому было важно показать себя в первую очередь народовольцем.