Глава двадцать девятая

Я чувствую все еще за неделю до того, как ты умрешь.

Я вижу, что прощание застыло в твоих глазах. Слишком долгие, задумчивые взгляды, словно, разглядывая мир, ты пытаешься сохранить воспоминания, в которых будешь жить.

Но это невозможно. И эти взгляды пугают меня все больше.

Я не готова. Не готова. Не готова.

– Я не смогу без тебя, дедушка.

– Сможешь. У тебя нет другого выбора.

– А что, если я все испорчу?

– Ты обязательно когда-нибудь это сделаешь. Мы заблуждаемся, ломаем вещи, совершаем ошибки. Что-то можно исправить, что-то нет. Это надо принять как данность. Но ты должна пообещать мне одну вещь.

– Какую?

– Оставаться живой как можно дольше, чтобы не лишиться возможности в очередной раз все испортить.

Когда дверь захлопывается, я не вижу ничего, кроме ослепительного белого сияния. Вокруг меня бесконечное сверкающее пространство: ни пола, ни потолка, ни стен. Только ослепительный белый свет. Я знаю, что должна сосредоточиться и найти дверь, выбраться и обезвредить Оуэна. И как шепчет мне рациональная часть подсознания, это вполне реально, раз уж я жива, дышу и могу подойти к стене.

Я делаю шаг, и белизну вокруг сменяют цвета и шум жизни.

Моей жизни.

Мама с папой на крыльце нашего первого дома, она сидит у него на коленях, а у него в руках книга. Новый дом, выкрашенный голубой краской, беременная мама, с трудом проходящая в дверь, Бен, взбирающийся по ступеням, словно это скалистые уступы, рисующий где угодно, кроме своего альбома, превращающий нишу под кроватью в «дом на дереве», потому что он боится высоты и ему страшно лезть в настоящий, Линдси, с трудом помещающаяся под кроватью вместе с ним, Линдси смотрит на звезды на крыше, дед в загородном доме учит меня вскрывать замки, блокировать удары и читать воспоминания, скамьи в коридоре больницы, натянутые улыбки, драки, много крови, боль, переезд, коробки повсюду, Уэсли и Оуэн…

Все это изливается из меня на белую поверхность, забирая что-то с собой, важное, как кровь или кислород, потому что мое тело обмякает, а сознание теряет четкость, и чем дальше, тем сильнее.

И тут картинки начинают отступать, белизна пожирает их одну за другой, словно гасит экраны с событиями моей жизни. Я стою, покачиваясь на неверных ногах. Белизна заполняет все, а у меня подгибаются колени. Картинки продолжают исчезать одна за другой, мое сердце рвется из груди.

Нет.