Хайтауэр, осунувшийся и нервозный, что-то бессвязно лепетал полицейским и репортерам. Рассказывал, как его в детстве пороли, потом вдруг вспоминал о своих творческих муках во время сочинения музыкальной лирики.

«У меня голова пухнет от мыслей. Кажется, она вот-вот взорвется. Неужели я схожу с ума?»^{159} — признавался Хайтауэр охраннику.

На следующий день техасец сказал окружному прокурору с отчаянием в голосе: «Я больше не могу. И плевать, что будет. Мне всю жизнь не везет»^{160}.

Той же ночью Хайтауэра усадили на неудобный деревянный стул^{161}. Он взглянул на двух молодых людей, а затем на странное устройство, рядом с которым они стояли. Аппарат был оснащен проводами, стеклянной колбой и парой игл, расположенных над широкой лентой закопченной бумаги. Грудь Хайтауэра плотно стягивали резиновые шланги, левую руку повыше локтя обхватывала манжета. Филипс Эдсон, помощник Ларсона, включил почерневшими от закопченной бумаги пальцами несколько тумблеров. Склонившись над Хайтауэром, Эдсон прижал к правой руке техасца стетоскоп. Иглы царапали бумагу, которая прокручивалась на двух деревянных валиках, и на черном фоне появлялись непонятные узоры. В течение часового допроса устройство непрерывно выдавало показатели.

Хайтауэр произносил все ответы спокойно, и тут Джон Ларсон задал самый главный вопрос:

— Вы убили отца Хеслина?

— Нет.

В голосе Хайтауэра звучала уверенность, но показатели аппарата^{162} свидетельствовали об обратном. Линии на ленте бешено задергались.

«Подозреваемый скрывал важные факты по каждому ключевому вопросу, — позже заявил Ларсон репортерам. — Всякий раз, когда задавались критические вопросы, у Хайтауэра отмечалось значимое увеличение кровяного давления, ускорение и нестабильность других показателей»^{163}.

Август Фольмер назвал испытание на полиграфе «безотказным». «Обыкновенное смущение или страх дают иную картину^{164}, — пояснялось в одной газетной статье. — Полиция Беркли утверждает, что ошибки практически исключены». Однако это было не так.

Даже в 1920-х проницательные судьи подозревали, что изобретение Ларсона далеко не идеально. Всего лишь два года спустя, в 1923 году, Верховный суд страны рассматривал громкое дело «Фрай против США», в котором подозреваемый в убийстве пытался привлечь показания полиграфа в качестве доказательства своей невиновности. Суд вынес решение не в пользу подозреваемого, мотивируя тем, что испытания на полиграфе не пользуются «безоговорочным доверием в научном сообществе»^{165}. Устройство не может быть допущено к использованию в суде, поскольку не изучено экспертами, недостаточно апробировано на практике, а также неизвестен размер его погрешности.

Решение Верховного суда действовало семьдесят лет. А с 1993 года все результаты криминалистической экспертизы, включая испытания на полиграфе, получили право рассматриваться в федеральных судах, если удовлетворяют так называемому стандарту Дауберта. Для подтверждения надежности той или иной криминалистической процедуры следует доказать, что «логика и методология исследования научно обоснована и может должным образом применяться к рассматриваемым фактам»^{166}. Кроме того, эксперт-криминалист должен иметь достаточную квалификацию для применения данной процедуры.

Современные ученые пришли к выводу, что на сердечный ритм и дыхание влияют слишком много факторов — например, душевное расстройство или прием определенных препаратов. И невозможно четко разграничить смущение, страх или панику. Август Фольмер ошибался, но все же с тех пор, как в 1921 году он внедрил использование полиграфа, это устройство применялось в бесчисленном множестве уголовных дел, в том числе и федерального уровня^{167}. И сегодня масса невинных людей томится в тюрьмах лишь потому, что один хороший полицейский дал добро на использование лженаучного достижения.

«Виновен!» — заключили в 1921 году операторы устройства, подсоединенного к Уильяму Хайтауэру. По возвращении в камеру бедняга разразился горькими рыданиями. Результат допроса не удивил Оскара. Ученый знал, что Август Фольмер (и наука) подкрепят его выводы в деле об убийстве священника.

«Последнее время я слишком много размышляю, — с грустью признался Уильям Хайтауэр своему адвокату. — В голову лезут дикие мысли. Тоска одолевает»^{168}.

Шел октябрь. В оставшиеся перед судом дни Хайтауэр, сидя в тюремной камере, думал о жизни: о потерянных любимых, о неудачах в бизнесе, об обвинении в убийстве. И вдруг техасцу слегка улыбнулась удача — ему назначили нового адвоката. И. Дж. Эммонс вызвался защищать Хайтауэра безвозмездно. Как выяснилось, Эммонс давно симпатизировал чудаковатому кондитеру: он своими глазами видел, как Хайтауэр, у которого одно время была лавка в Бейкерсфилде, раздавал местным детям печенье.

«Я не хочу лишаться того, чем дорожу больше всего на свете: свободы, — жаловался Хайтауэр. — Но меня так опутали цепью косвенных улик, что я вряд ли выберусь». Предчувствие его не обмануло: 5 октября, когда начались слушания, окружной прокурор представил суду список улик, и все до единой указывали на Хайтауэра как на убийцу. Заседание началось с выступления репортера Джорджа Линна, поведавшего жуткую историю о ночных поисках закопанного тела^{169}. Процесс длился меньше недели, и за это время в зале суда со стороны обвинения побывало более дюжины свидетелей^{170}, каждый из которых добавлял звено в цепи косвенных улик против Уильяма Хайтауэра. Предполагалось, что экономка и соседка — единственные, кто видел преступника в ночь похищения, — опознают подсудимого. Однако соседка переехала в другой город, и в качестве свидетеля осталась лишь экономка Мэри Вендел.

— Еще не стемнело, — говорила она. — На мужчине были темные очки. Заходить в дом он отказался, но я его отчетливо видела^{171}.

И ни слова о невысоком смуглом иностранце. Прокурор отнес эту неточность за счет волнения, а не ксенофобии. Еще один свидетель, мужчина, сказал, что в ночь похищения Хайтауэр арендовал автомобиль «форд», модель 1920 года с открытым верхом и автоматическим стартером, после чего отсутствовал в течение нескольких часов. Другие свидетели заявили, что за пару недель до преступления техасец якобы проживал возле Салада-Бич, а через несколько дней после этого ошивался возле рекламного щита с блинами. Нашелся житель Невады, который сообщил, что продавал Хайтауэру револьвер сорок пятого калибра. День выдался для Уильяма Хайтауэра тяжелый, но то, что случилось потом, было по-настоящему грустно.

— В качестве следующего свидетеля я вызываю миссис Ли Путнам! — громко произнес окружной прокурор Франклин Сварт.