За первым лифтом, до сужения палубы, по правому борту зона “POINT”. На эту точку можно втолкнуть четыре самолета, но первый лифт при этом блокируется. Все, правый борт использован.
На левом борту от кормы вырез палубы, полоска зоны “FINGER” — сюда чаще всего принимают вертолеты, но и три-четыре крылатых машины поставить можно. Потом четвертый лифт. За лифтом длинный треугольный клин слева от посадочной полосы, от него начинаются запасные катапульты. При первом старте, когда важно побыстрее вытолкать всех в небо, там стоит пара-тройка машин тоже. И еще островок “CROTCH” между посадочной полосой и взлетной — левый борт закончился тоже.
Считаем: двенадцать машин в центре, “улица” и “упаковка”. Две уже взлетели из “ящика”. На “FINGER”, “JUNK YARD”, “CORRAL”, “POINT” — по две машины, иначе не работают самолетоподъемники. Итого две в небе, двадцать машин готовятся.
А долго ли самолет подготовить?
Поднять из ангара, раз. Притащить на место и аккуратно там закрепить, чтобы не скатился в море, два. Заправить, подвесить вооружение, три. Проверить всю электронику, четыре. Выставить в очередь на катапульту, пять. Вот сейчас только можно раскладывать крылья, шесть. Запуск двигателя, семь. Прогрев и общая диагностика самолета, восемь. Колесом в повод катапульты, газовый щит поднять, форсаж, пошел!
Следующий взлет при хорошей погоде допускается через тридцать секунд, но за тридцать секунд самолет из ангара не выкатишь, не говоря уж обо всем остальном. Для машин, стоящих на палубе, готовность сорок пять минут. А для запрятанных в дальнем углу ангара и двухчасовая готовность — очень хороший показатель.
Только за два часа первые взлетевшие уже сожгут весь керосин и вернутся. А это уже “THE SIXPACK” долой, третья и четвертая катапульты долой — они же угловую посадочную полосу закрывают. На всех остальных зонах, кроме только “THE STREET”, работать приходится с оглядкой: и лифты туда-сюда, и на посадку постоянно кто-то валится, и на катапульты кого-то мимо тащат, и горячий выхлоп со всех сторон, а тут же ящики с боеприпасами, шланги с авиатопливом, электрика и хрупкая электроника. Да, и ядерные бомбы тоже здесь, вон там зеленый короб с черно-желтым значком радиационной опасности. Ядерная бомба В61, модификация с переменным зарядом, здесь и сейчас выставлено по сто семьдесят килотонн, по восемь Хиросим. Только ее запрещено называть открыто. Говорите: “форма” “подвеска”, “серебряная пуля”, и сохрани вас господи Иисусе со всеми святыми уронить чертов ящик или нарушить герметичность упаковки.
А при качке сей архисложнейший кордебалет и вовсе превращается в цирк на проволоке. Куда там канатоходцам-дрессировщикам, что уж там о синхронном плавании!
Вот и получается, что на бумаге супер-авианосец, сто машин, цельная большевицкая авиадивизия, одиннадцать эскадрилий по девять самолетов. Но, что тяжелый “Форрестол”, что старичок “Мидуэй”, заставший еще Эйзенхауэра живым, поднимают одновременно всего лишь пару. Атомные “Нимиц” с “Энтерпрайзом” выпускали в первой волне по четверке, да чертов Миротворец отвесил им такого пинка, что большие парни не скоро выйдут на поле с матч-реваншем. Так что рассчитывать можно на тридцать-сорок машин с каждой палубы, и то при хорошей погоде.
Сейчас погода превосходная, видимость “миллион на миллион”. И те самые “формы” из ящиков с черно-желтым трилистником цепляют и к штурмовикам А-5 “Скайхок” и к А-6 “Интрудер”, и к А-7 “Корсар”. Подходит рассчитанная штабом секунда. Выпускающий офицер давит на кнопку светофора.
Штурмовики взлетают.
Штурмовики взлетают сразу со всех палуб, и это несомненное открытие огня. Массовый взлет всех самолетов! Советские подводные лодки, ракетные крейсера, следящие за американскими АУГ, по такому признаку определяли начало Третьей Мировой, и обязаны были тут же топить авианосец, не считаясь с собственной неизбежной гибелью.
… С одной стороны, я авианосцы топить не присягал…
Штурмовики еще не показались: противокорабельные ракеты их обогнали. Насколько я разобрал по сигнатуре и расшифровке переговоров, здесь все четыре “Вирджинии”, номера CGN-38,40,41,42. Новые ракетные крейсера, годные не только самолетики “Терьером” пугать, у каждого в залпе по восемь “Гарпунов” RGM.
А вот еще следы, прямо из моря, крутой изгиб и разгон: подводные лодки запускают “Гарпуны”, модификацию UGM. На дистанцию торпедного боя не суются, что уже хорошо.
Наконец, с неба третья группа отметок: палубные штурмовики “Хорнет” набрасывают “Гарпуны” версии AGM.
“Гарпун” ракета известная и мощная. Двести двадцать километров, двести двадцать килограммов заряд. Одно плохо: ракета дозвуковая, медленная. Можно обойтись даже без поля Клейна. На сотню, приблизительно, “Гарпунов”, мои зенитные автоматы отвечают снопами железно-никелевой дроби. Надежнее было бы урановой, но где я тут, в океане, найду столько урановых отходов? Это железно-никелевых конкреций возле первого же вулкана валом, а уж вулканами Тихий Океан оконтурен щедро…
Так, дробовую завесу прошли… Сколько? Пять… Нет, восемь прорвавшихся ракет разбиваются о поле Клейна. На защитном куполе ярко высвечивается рисунок, покрытие из шестиугольных плиток — невидимые вены вздуваются от нагрузки. Только по венам стекает не кровь, а захваченная энергия.
Накопители проверены и перепроверены; корпус окутывается лиловым свечением — как огни Святого Эльма. Ракеты, похоже, закончились, и на подходе те самые штурмовики.
Зенитки выключаются: мне же энергия нужна. Пускай бросают свои игрушки. А вот ответный залп, наверное, уже пора. Боевая дистанция чуть меньше трехсот километров, иначе американские “Гарпуны” просто не долетели бы. Даже мои пушки, даже с активно-реактивными снарядами, на триста километров не бьют.