— Не ушибся? — спросила с издевкой в голосе. Даже подслеповатый свет фонаря не смог спрятать яркую синеву ее глаз.
Липы тоскливо клонились к земле, уворачиваясь от грубых порывов ледяного ветра. Тот хватал их за нежные сережки, рвал тонкие руки-ветки, бросал их под ноги испуганным прохожим: почерневшее небо ложилось им на плечи, гнало с улицы в безопасное нутро домов.
Надежда, придерживая полы офисного пиджака, бежала к машине. В голове крутились одна за другой фразы из разговора с Михаилом Федоровичем, слипались затейливым калейдоскопом.
Дочь попала в беду. Возможно, она сама уже верит, что нездорова. Возможно, рвется на свободу и не находит помощи. Только представив состояние дочери, Надежда почувствовала холод под сердцем.
Нырнув в салон, с силой захлопнула дверцу, отгородившись от непогоды. Посидела несколько мгновений, приводя дыхание в норму и принимая решение.
Два коротких звонка на работу.
Третий нашёл ее сам: темный экран смартфона ожил, стоило ей сбросить сообщение помощнице:
— Алло, Саша? — Скат удивленно икнул на том конце линии: его редко называли «по паспорту». — Здравствуй, как раз хотела вам звонить. Мне нужна ваша помощь.
И торопливо посветила в планы. Парень замялся на мгновение, пробасил растерянно:
— А я собирался у вас узнать, всё ли в порядке со Скраббл… с Аней то есть. Она и с нами на связь не выходит. Орлов рвет и мечет.
Надежда прищурилась, посмотрела в окно: всё складывается удачно, пара крепких мужских рук и голова человека, презирающего высокие заборы и красные таблички, ей не помешают. Кивнула собственным мыслям:
— Договорились. Утром я за вами заеду, — она планировала вылет на завтра.
Андрис припарковал машину напротив дома, посмотрел на горящие золотом окна небольшого коттеджа, который он арендовал из года в год из-за удивительного вида на море. Казалось, именно из окон его спальни оно сливается с небесами, ловит отражение облаков.
Мужчина наблюдал, как в окнах мелькал женский силуэт. Вот он замер на первом этаже, в гостиной. Метнулся в кухню. Свет погас и загорелся через минуту на втором этаже, в спальне. Он представлял, как Карина схватила пузатый бокал из серванта, к нему — красное полусладкое. Как она сейчас источает ругательства, бессильно вынашивает планы мести.
Он равнодушно ждал, когда мелькание прекратится. А пока включил музыку погромче. Неизвестная ему группа пела на немецком, тяжело собирая басы, перебирая аккорды, тоскливо растягивая звуки.
Как психиатру ему в принципе было интересно исследовать современную субкультуру. Все эти альтернативщики, эти их вокальные техники, болезненно-странные, надсадные гроулинги, скримы и харши, вызывали недоумение.
«Интересно, почему она так поет», — внезапно подумал о юной пациентке, отчего-то будучи уверенным, что она вот так же, как эти немецкие ребята, издевается над природой и собственными связками, хрипит и взвизгивает в микрофон. Хотя понимал, что в нем играет стереотип: дреды, напульсники, татуировка на шее. Подумал и бросил взгляд на коттедж: свет застыл в единственном окне.
Андрис зевнул.
Он переставил машину ближе к дому, неторопливо вышел, забрав с пассажирского сиденья папку с документами, которые нужно было отсканировать и отправить в Вильнюс. Заметил, как в окнах его кабинета мелькнула ярко-голубая вспышка. Андрис замер, пригляделся: ничего. Вспышка не повторилась.
— Анька, колись, ты где таких приемчиков нахваталась? — Тимофей не унимался всю дорогу от площадки до сонного дома. Девушка в ответ нервно сопела и дергала плечом. Дайвер попробовал перехватить ее за руку, остановить: — То есть ты прикалывалась, да? Что не умеешь?