— Вечером, после работы я рассказала Егору о чудно́й роженице. Откуда появилась — неизвестно, паспорта нет, но при золоте. Монет этих я не видела. Думала, что она кольца свои, серьги нашему главному врачу отдавала. Ну и рассуждала я, мол, она из секты какой-то сбежала или дочь знаменитости, отправленная родителями тайно родить, или любовница бандита. Задумала ребёнка родить и спрятать от изверга. Ай, тогда много всяких мыслей в голову лезло. А Егор слушал и молчал. Потом посмотрел на меня странно и спросил: «Много золота при ней?» Я и обмерла, догадавшись, о чём он подумал.
Ольга до боли сжала зубы, борясь с подступающей паникой, с тем, что предстояло ещё узнать и… вспомнить.
— Чего уж греха таить, — услышала голос матери, — я тоже подумала, вот он шанс выбраться из гнилых болот, уехать, зажить по-человечески. Чужой ребёнок? Всегда с Егором хотели второго. Только рожать страшно было — время неспокойное. И детей отказных много оформлялось. Насмотрелась в родильном отделении на недоношенных, больных, наслушалась разговоров всяких. А тут здоровенькая девочка… Такая хорошенькая, что глаз не оторвать. В общем, провела я Егора в родильное отделение и устроила встречу с твоей матерью. Долго они беседовали. Пришёл мой муж домой, как чумной. Страшно мне стало — почуяла, что узнал что-то запретное. Положил он на стол пять золотых монет и сказал, что завтра всё решится.
Женщина снова замолчала. Потёрла лицо, ладони, согревая.
— И? — нетерпеливо подогнала её Ольга.
— А всё, — мать недовольно передёрнула плечами. — Рано утром он куда-то уехал. Мне историю женщины не рассказывал, совета не спрашивал. Решил всё сам. Как вернулся, заикнулся, что скоро наша жизнь изменится. Забрал из шкатулки приличную сумму, ополовинил наши и без того скудные сбережения. Я испугалась, что его эта женщина загипнотизировала, околдовала. Хотя, брать у нас было нечего. Жалела, что рассказала о ней Егору… Документы оформили быстро. С переездом затягивать не стали.
— А пятая монета? — спросила она.
— А-а, — протянула женщина, — пятую Егор отдал главному врачу. О роженице, найденной у реки без паспорта, со следами побоев, нужно было сообщить в полицию. Сдался наш Михаил Семёнович после разговора с Егором, не устоял против золота. Умел отец с людьми договариваться.
— И всё? — в уголках глаз Ольги заблестели слёзы.
— Просила она беречь тебя. А ты… плакала много. Чувствовала, что тебя мать оставила, — заплакала она.
Ольга поморщилась, спросила:
— Как она выглядела? — уже знала, что услышит.
Мама зашмыгала носом:
— Красивая. Возле тридцати, невысокая, длинные волосы. Вот глаза у неё до чего яркие были, зелёные, притягивали магнитом. Забыть трудно. Ты на неё похожа: подбородок, губы, волосы такого же цвета, особенно когда назад зачёсаны. Егор как-то обмолвился, что ты дочь достойного человека, знатного и очень богатого. Я так и поняла — спрятала тебя мать от смерти. Сказала, что когда настанет время, придёт за тобой. Я ждала. Не знала, как отдавать стану. Сердце кровью обливалось. Не пришла… Погибла, наверное. Девяностые годы…
Мать замолчала, потупившись:
— Одну её просьбу так и не решилась исполнить.
Ольга молчала. В сознании острыми жгучими вспышками прорывались воспоминания. Слёзы застилали глаза.
— Она просила назвать тебя Леовой, — зачастила женщина, заторопилась, оправдываясь: — Ну, какая Леова? Имя нерусское, странное. Отец, правда, противился, а я настояла, убедила. Оля, Оленька… Созвучно ведь. Так, дочка? — тронула она её за плечо.
Ольга машинально кивнула. Чего уж теперь говорить об этом?
— Ты мать свою не осуждай. Видно, не было у неё другого выхода. И Светлану не слушай. Плохо у неё всё, вот и злая. У Алексея любовница. Уже года полтора как. И не фифа вовсе, — пожала мама плечами недоуменно. — Воспитательницей в детском саду работает. И мальчик от первого брака есть. Восемь лет.