Кадеты недоуменно переглянулись, это совершенно не походило на привычное многим зазубривание хором правил и исключений. Или на хорошо знакомый всем гимназистам «мнемонический» стишок с перечислением слов, где надлежало писать «ѣ», начинавшийся так:
«Бѣлый блѣдный бѣдный бѣсъ
Убѣжалъ однажды въ лѣсъ.
Бѣлкой по лѣсу онъ бѣгалъ,
Хрѣномъ съ рѣдькой пообѣдалъ
И за горькій тотъ обѣдъ
Далъ обѣтъ надѣлать бѣдъ…»
— Вы думаете, дорогие мои, что «словесность» — это что-то такое древнее, окаменевшее, мхом поросшее?.. Нет, нет и ещё раз нет. Это живое, то, что вокруг нас. Тёплые слова друга, песни, что хорошо поются у походного костра, стихи, что помогают, даже когда их просто читаешь про себя или себе.
Стихи? — удивился Федя. В военгимназии со стихами было туго. Нет, «Как ныне сбирается вещий Олег» они в строю исполняли лихо и не без удовольствия, Елисаветинск аж вздрагивал, когда их класс с песней маршировал по Вознесенской. Но вообще стихи — это же для девчонок!..
Мысль эту он развить не успел.
Госпожа Шульц, заложив руки за спину, прошлась туда-сюда вдоль первого ряда, и вдруг всё тем же звонким, упругим голосом начала читать:
«В тех краях, которым нет названья,
Где ветра пьянящие, как хмель,
Ждут меня в предутреннем тумане
Берега неведомых земель…
В час, когда из тьмы проглянет сонно
Горизонта синяя дуга,
С борта боевого галеона
Я сойду на эти берега.
Кем я стану — магом иль солдатом,