— Спасибо, Иван Тимофеевич, — Две Мишени протянул вожаку рабочих руку. — Не могу с ходу пообещать, что, мол, за государем служба не пропадет, но…
— Не заради того, — отвернулся Степанов. — Ну, прощай, Константин Сергеевич! Ты своё слово исполнил, а мы — своё. Дальше уж, не обессудь, твой бой начинается.
— Наш, — кивнул полковник. — Храни вас Господь, люди добрые. Пер-рвая рота! В цепь — развернись!..
…Хрустел под сапогами грязноватый, мазутом и маслом пахнущий гравий. Тянулись отполированные до блеска рельсы. Длился бесконечный день, а вечер всё не наступал, и александровцы шли, примкнув штыки, широкой цепью, осторожно пытаясь нащупать спину врага, перерезавшего путь отхода.
И заметили — первыми.
Да, кучки сероватых шинелей возле стрелок. Пулемёты за могильными холмиками тупиков. Выкаченные, куда только возможно, пустые вагоны и там тоже засела пехота. Какого-то зачуханного солдатика, попытавшегося было их окликнуть, Две Мишени самолично оглушил прикладом маузера.
— Повезло тебе, — процедил, следя, как бесчувственного бедолагу оттаскивают в сторону.
Возвращались разведчики. Их никто не заметил — никто, похоже, не ждал атаки с этой стороны.
И получалось, что на сей раз ни обмануть, ни провести, ни взять на испуг не удастся. Плотное кольцо «солдат революции» перехватило выходные пути со станции, и, хотя рельсы вроде как были целы, стрелки переведены на тупиковые ветви. Значит, каждую нужно брать штурмом, каждую ставить, как надо.
Федор видел, как поникли плечи у полковника. И понимал, почему.
Константин Сергеевич Аристов ненавидел лобовые атаки. Шесть с лишним лет учил он своих кадет, что всегда надо искать подходы, способы, всегда надо пытаться врага обмануть, обхитрить, ударить в неожиданном месте; и, хотя последнее условие им, похоже, соблюсти удалось, со всем остальные дело было просто швах.
Склады, платформы, пакгаузы, каменные будки стрелочников. За каждое строение можно уцепиться зубами, в каждом окне выставить пулемётное дуло.
К тому же со стороны вокзала нарастала стрельба, всё чаще и чаще били винтовки, коротко и зло лаяли пулемёты; вот грянул недальний разрыв снаряда.
— Пошли, ребятушки, — негромко сказал полковник, и слова его понеслись по цепи. — Пошли, родные. Знаете, что делать. Путь надо открыть. Просто надо. Пошли, и я первым пойду.
Две Мишени повёл плечами, проверил сперва маузер, затем браунинг. Похлопал висящий на боку финский нож. Снял фуражку, перекрестился.
— Спаситель наш, Ты положил за нас душу Свою, чтобы нас спасти; Ты заповедал и нам полагать души свои за друзей наших и близких нам…
Это Севка Воротников, положив на шпалы «гочкис», повторял слова молитвы.
— Радостно иду я исполнять волю Твою и положить жизнь свою за Царя и Отечество…
Это Петя Ниткин, чуть склонив голову набок, словно решая какую-то особенно трудную задачу.
— Вооружи меня крепостью и мужеством на одоление врагов наших…