В тот проклятый продух кадеты всадили, наверное, полсотни пуль. Чья достала мастерового — само собой, никто не узнал. Но, когда его вытащили наружу, он был ещё жив, упрямо и бессмысленно цеплялся за жизнь.

Две Мишени склонился было над ним — да только махнул рукой, не жилец, мол.

Мастеровой был совсем молодой, а пальцы, что судорожно скребли утоптанную землю — уже все мозолистые, натруженные, в свежих царапинах и застарелых шрамах.

И единственное, что он успех прохрипеть, пока не обмяк и не отошёл — это «Долой самодержавие».

Долой самодержавие…

Федор видел, как рука Двух Мишеней дёрнулась было к маузеру — и замерла. А потом потянулась — опустить мёртвому веки.

…На первом этаже царила мёртвая тишина. На втором «стрелки-отличники» устраивались поудобнее, с ухваткой и форсом уже «бывалых солдат».

Да, теперь так — кто первый бой прошёл, тот уже «лихой», кто после второго выжил — «ветеран», ну, а с тремя за спиной — годен фронтом командовать, во всяком случае, в собственных глазах.

Пока ещё противник был очень далеко и многие в его цепях даже не взяли винтовки на руку. Шагали в полный рост, спокойно, экономя силы — очевидно, они ещё утром нащупали фланг оборонявшегося полка и теперь готовились одним ударом прорваться, наконец, к столице.

— А что черта с два вам! — вслух бросил Фёдор.

Опустился на колено в «своём» окне, примерился к бойнице, устроил себе лежбище. Пока враг не подошёл совсем близко, стрелять он станет лёжа.

Приготовил снаряжённые обоймы. Заботливо отделил снаряжёнными обычными патронами от тех, что с бронебойными. Приник глазом к окуляру прицела — волосяные линии перекрестья сами легли на один из «мариенвагенов». Далеко, конечно. Даже эти новые пули, где сердечник — не просто из стали, но из карбида вольфрама, не возьмут…

Пока так рассуждал, пока готовился — глянь, а цепи-то уже прошагали меж тем весь луг; отплёвываясь клубами сизого дыма, ползли следом «мариенвагены».

Сколько ж их тут наступает, этих, которые за это, как его, «Временное Собрание»? Никак не меньше полубатальона — на одного нашего почти десять. Хорошо ещё, что из цейхгауза, сбив замки, сумели забрать новенькие, в масле, «фёдоровки». Дальность стрельбы у них не та, конечно, как у «маузеров» или наших мосинок, но зато каждый — почти как ручной пулемёт. Что, собственно, и позволило взводу взять вокзал практически без потерь.

Отвратительное слово. «Практически» — это если «не считать» Юрку.

Панцервагены с миномётами, конечно, не попрут прямо к нам под гранаты, лихорадочно думал Фёдор. Остановятся… скорее всего во-он сразу за тем мостиком — да и начнут поливать. Эх, эх, дворец-то, как же он? Картины, скульптуры… паркет драгоценный, лепка… красота ж такая, а они его — минами!..

Цепи наступавших меж тем оставили луг позади, и поневоле сбились, скучились на узких извилистых дорожках и мостках.

— Команда! Цельсь! — вполголоса приказал Фёдор своим. — Искать офицеров! Пулемётчиков! Если броневики дуром сунутся — по возможности, поражать экипаж и расчёт, кузов у них открытый, щели широкие!

— Есть, господин кадет-вице-фельдфебель! — это рыжий Пашка Бушен, вечно он дурачится. Уж сколько Две Мишени с ним бился, а ничего сделать так и не смог.

— Фёдор!