От ворот начиналась широкая и прямая аллея, обсаженная вековыми липами. Впереди, в её конце, виднелось трёхэтажное широкое здание, классического лимонного цвета с белыми колоннами и фронтонами, высокими арчатыми окнами первого этажа.

По аллее перед Фёдором и папой, всё в одном направлении, шагало немало народа — мальчишки в мундирах, отцы в сюртуках, матери в нарядных шляпках и длинных платьях, девочки, разряженные, словно куклы для бала; много было и военных, офицеров самого разного ранга.

Лето кончилось, кадеты возвращались в корпус, а самые младшие, как Фёдор — вступали в него впервые.

— Не робей, — усмехнулся папа.

Конечно, папе хорошо говорить!.. Он полковник и всё такое, живым вернулся из Маньчжурии, хотя тёмные его волосы сделались совершенно седыми. Отец сегодня в парадном белом кителе, золотые погоны с двумя просветами, однако вместо орденов — планки[3]. Феде почему-то стало вдруг жалко, что даже караульный у входа по уставу надел все награды, а у папы — только ленточки…

Зато справа на белом папином кителе — две красных нашивки за ранения, и мама всякий раз вздрагивает, когда самолично, не доверяя прислуге, берётся чистить папину форму.

И зачем сюда понаехали эти девчонки? Что им тут делать? Воображульки, зазнайки, капризы, насмешницы!.. И даже ведь не обратятся нормально, Федей там, или Фёдором, или Слоном лучше всего, как звали его в классе.

Слон — это потому, что они Слоновы… то есть тьфу! Солоновы. Но в школе первую «о» немедля из фамилии выкинули, и Фёдор сделался Слоном. Не так и плохо, если по сути; а девчонки все — «ах, господин Солонов! Вам понравилась эта соната? Правда ведь, такая чувствительная!» … Чувствительная, ага.

Нет, с мальчишками куда лучше, тут и подраться можно, если что. Ну, заругают потом, конечно, но это ничего. А девчонку даже пальцем не тронь!

Чемодан немилосердно оттягивал руку, Фёдор тяжело дышал, однако изо всех сил старался угнаться за отцом. Полковник Алексей Солонов шагал широко, и не думая сделать скидку для сопящего с чемоданом сына.

Они поравнялись с кадетским семейством, которое тоже двигалось к бело-жёлтому зданию в конце липовой аллеи, но совсем медленно, потому что глава его, офицер с погонами капитана, шёл совсем медленно, сильно хромая и тяжело опираясь на массивную трость. С другой стороны его поддерживала жена, бледная и худенькая, в скромном сером платье и такой же шляпке. Озабоченно поглядывая на отца и отставая на полшага, шла девушка лет, наверное, шестнадцати, совсем как старшая сестра Вера, с длинной пушистой косой. Федор заметил стоптанные её полуботинки, чуть затрёпанные обшлага — семья была небогата, да что там говорить, просто бедна. Солоновы жили неплохо, хотя и не «шиковали», как многие коммерсанты — отцы Фёдоровых соучеников, но сёстрам Вере и Наде носить разбитую обувь или там штопать чулки не приходилось.

Папа замедлил шаг, вгляделся. Хромой капитан, невысокого роста, и тоже в белоснежном кителе, со впалыми щеками, тоже заметил старшего по званию, постарался выпрямиться; девушка отработанным движением подхватила его трость. Ладонь взлетела к фуражке таким отточенным, таким лихим движением, что, глядя на такое, удавились бы от зависти старые фельдфебели из самой лейб-гвардии.

— Павел Николаевич, — сказал папа с лёгкой укоризной, тоже вытягиваясь по уставу и отдавая честь. — Ну что же вы меня-то позорите? Тянетесь, словно рядовой. Да ещё и перед детьми…

Капитан Павел Николаевич рассмеялся, хрипло и очень коротко, одно лишь единичное «Х-ха!»

— Субординация, господин полковник, есть вещь первейшая в армии, о ней забывать никогда не след.

Папа вздохнул, покачал головой. Видно было, что капитан очень устал и рад этой возможности остановиться.

— Без чинов, прошу вас, капитан.

— Слушаюсь, господин полковник! — Павел Николаевич улыбался, но как-то странно, только одной стороной лица. Жена поддерживала его под руку и как-то робко улыбалась папе, дочка смотрела на него с жалостью, а ещё —

А ещё, оказалось, за ними за всеми прятался мальчишка-кадет, тоже в черном мундирчике с одной «шпалой» на рукаве; Фёдор заметил его не сразу, от шёл наискось от них с папой, закрытый своими отцом, матерью и сестрой.

Вид мальчишка имел самый что ни на есть затрапезный. То есть нет, форма-то на нём была самая что ни на есть наилучшая, идеально пригнанная, чистая, из дорогого сукна. Затрапезным был он сам — мелкий, тощий, из стоячего воротника торчала шея, такая тонкая, что казалась веткой, воткнутой в цветочную вазу. И худющий, словно галчонок. Нос большой, уши лопухами. Цыпки какие-то на губах; в общем, паренёк никак не походил на бравого молодца-кадета, каковой перед самим Государем промарширует так, что всем жарко станет.