Я перечитываю ту давнюю статью Сергея Львова «о своей профессии» и нахожу там слова:

«Итак, дорога. Дорога даже не столько в прямом, сколько в переносном смысле этого слова, то есть постоянное и деятельное изучение жизни не из вторых рук, а непосредственно».

И думается — вот настоящее обозначение «жанра», в котором Сергей Львов трудился, что бы ни писал — критику, пьесу, фельетон, прозу: письма с дороги — с дороги познания мира, с дороги жизни (ибо одна от другой, в сущности, неотделимы)!

Человек несколько более старшего поколения, Маргарита Алигер однажды страстно возразила на упреки в недостаточном изучении жизни:

Не так же ли «просто» складывались взаимоотношения с жизнью и у человека, о котором идет речь?

«Я не знаю, где похоронены папа и Юра. Знаю только — они погибли под Вязьмой, — говорится в его «Книге о книге». — Перед боями командир хотел отправить Юру в Москву — ведь он был совсем мальчишкой. Приказания Юра не выполнил... остался с отцом».

Скорбные страницы летописи московского ополчения — это страницы из жизни самого Сергея Львова. И к победной главе истории Великой Отечественной войны он тоже причастен: сдававшиеся в Берлине в плен немецкие генералы давали свои первые «интервью» военному переводчику старшему лейтенанту Львову (в его «репертуаре» остался устный комический рассказ об этих «собеседованиях»).

Обратите внимание на черту, которую будет сочувственно отмечать потом писатель в самых разных своих героях:

«На картинах, рисунках и гравюрах Дюрера любовно запечатлены книги: толстые фолианты и топкие томики, книги в прекрасных переплетах, книги, которые лежат на полках, столах и пюпитрах, книги, раскрытые для работы. Он рисовал руки, которые бережно снимают, крепко держат, осторожно перелистывают книги».

А вот в книге о Кампанелле «Гражданин Города Солнца»:

«Библиотека его ошеломила и осчастливила. Здесь было несколько сот томов! Может быть, тысяча! Богатство невиданное... Сам вид книг, шероховатость или гладкость бумаги, узор букв, то, как ощущался переплет, если медленно провести по нему рукой, запах бумаги — все волновало Томмазо».

Быть может, — рискну я сказать — автор в уста герою вложил свою собственную нежность. Он с детства полюбил книгу. Любовь к книге Сергей Львов пронес через всю свою жизнь, и последнее, что вышло из-под его пера, похоже на страстное признание: «Мне хочется думать, — писал он, — что, читая «Книгу о книге», вы ощутите хоть на мгновение близость к океанскому простору, широте и глубине, которые живут в понятии «книга». И сама глава, откуда взяты эти слова, называется «Почему не может быть конца у «Книги о книге»».

Прекрасная, но краткая человеческая жизнь Сергея Львова завершилась. Но... каждое новое поколение читателей, взяв в руки его книги, откроет для себя живого, умного, ироничного собеседника и почувствует в них неостывающее тепло любви к жизни, к людям, к мировой культуре.

Л. Турков

Примечания