Книги

Альбрехт Дюрер

22
18
20
22
24
26
28
30

Мария на скамье из дерна. Гравюра на меди. 1503

Удивительно! Он все эти годы так неутомимо работал, а денег на путешествие у него не оказалось. После того как он дал деньги Агнес и оставил матери, пришлось для себя одолжить у друга, сердечного Вибальда, а для этого съездить в Нёрдлинген, где тот отсиживался вместе с остальными господами советниками. Тот деньги ссудил охотно, но в придачу надавал множество поручений. Пусть Дюрер купит для него в Венеции и пришлет с надежной оказией несколько перстней с сапфирами и изумрудами. Да несколько восточных ковров, непременно широких, и журавлиные перья для шляп. Чума чумой, а отставать от моды Пиркгеймер не собирался. Да пусть посмотрит, какие книги на греческом языке есть в лавках итальянских печатников, а если что-нибудь увидит, чего в его, Пиркгеймера, библиотеке нет, пусть купит. Да, чуть было совсем не забыл! Гравюры итальянских художников для украшения кабинета. Дюрер поморщился — можно подумать, что его гравюры хуже! Почему же тогда самый известный итальянский гравер Маркантони Ранмонди не только копирует листы из его «Жизни Марии», но даже подделывает его, Дюрера, монограмму и получает от этой подделки большой доход? Пиркгеймер был не рад, что затронул такую болезненную тему, но посоветовал, раз уж друг отправляется в Италию, возбудить в Венеции судебное дело против подделывателя и с ходу посоветовал, как умно и топко составить иск, при этом покрасовался памятью, приводя наизусть обширнейшие выдержки из законов и комментариев к ним.

Дюрер взял с собой на продажу пачку гравюр и несколько небольших картин. Захватить много он не мог: ехать предстояло верхом. Когда он подумал о том, что ему снова предстоит увидеть Альпы, а потом итальянские долины, его охватила такая предотъездная лихорадка, что он испугался, показалось — заболел. Он спешил. Надо было успеть оставить позади альпийские перевалы, пока их не покрыл снег. Он спешил и по дороге на этот раз, чтобы рисовать, не останавливался.

Рождество Марии. Гравюра на дереве. Из цикла «Жизнь Марии». Около 1504

Осенью 1505 года перед ним открылась панорама Венеции. С тех пор как он увидел ее впервые, минуло одиннадцать лет. За это время кончилась его молодость, он стал известным художником, приобрел много друзей, схоронил отца, сам едва не умер, бесконечно много работал, иногда бывал доволен сделанным, чаще — нет, хотел вырвать у красоты ее тайну, но пока что не добился этого. Ему шел тридцать пятый год. Он приехал сюда, ощущая себя не просто мастером, но мастером знаменитым. Он был твердо уверен: его слава давно перешагнула Альпы.

Рисунок на полях книги Феокрита «Идиллии». 1504

В Венеции Дюрер первым делом отправился на Немецкое подворье, где всегда было много нюрнбержцев. Порадовать сограждан ему было нечем. Когда он уезжал, чума продолжала хозяйничать в родном городе. Его с тревогой расспрашивали о родных и близких. Увы, ему не раз пришлось выступить вестником несчастья. В Венеции тоже были перемены.

Смерть на коне. Рисунок углем. 1505

Старое здание Немецкого подворья у моста Риальто сгорело. Строительство нового недавно завершилось. Новое трехэтажное здание было выстроено из простого камня, без мрамора и украшений. Среди венецианских дворцов оно выглядело сурово. Зато его решили украсить внутри фресками тогда еще молодых Джорджоне и Тициана. Дюрер познакомился со строителем нового Подворья — зодчим Иеронимом. Это был высокий худой человек с умным нервным лицом, пристальным взглядом, всклокоченными неухоженными волосами. Он носил наглухо застегнутую простую куртку и поначалу привлек внимание Дюрера полным пренебрежением к своей внешности. Дюрер любил быть одетым по моде и знал, какое впечатление производит на заказчиков дорогой и красивый наряд. Вот и в Венеции он, едва оглядевшись, заказал себе новый плащ. Строителю Иерониму внешнее было глубоко безразлично. Присмотревшись к нему, Дюрер решил непременно нарисовать его портрет. Это одна из лучших венецианских работ Дюрера: так можно изобразить только человека, разгадывать которого интересно.

Дюрер поселился недалеко от Немецкого подворья у немца Петера Пендера, содержавшего харчевню с комнатами для приезжих. Для своих соотечественников Пендер готовил на немецкий вкус, даже пиво привозил из Германии. Правда, платить ему за кружку немецкого пива приходилось втридорога.

Дюрера поначалу постигло разочарование. Итальянские собратья повели себя так надменно, будто ничего не слышали о его славе.

Зато немецкие купцы, узнав из писем, полученных из Нюрнберга и Аугсбурга, сколь знаменит он как гравер и живописец, и поглядев его работы, привезенные с собой, дали ему большой заказ. Пусть напишет для церкви Сан Бартоломео, что подле Немецкого подворья, картину «Праздник четок».

Духовенство Германии и Италии весьма тревожилось, что верующие выходят из повиновения, что в народе появляются собственные проповедники и даже пророки, что паломничество совершается не тогда и не туда, когда и куда это предписано церковью. Как укрепить свое поколебленное влияние? Изобретательнее других оказался Якоб Шпренгер — дюнах и инквизитор, один из авторов страшной книги «Молот ведьм». По образцу доминиканских братств, существовавших в Италии, он основал в Германии «Братство четок». Распространение таких «братств» было связано с борьбой официальной католической церкви против мистиков, идеи которых никак не вмещались в рамки предписаний ортодоксального католицизма. Культ четок, разработанный доминиканцами и перенесенный на немецкую почву Шпренгером, должен был вызывать молитвенный восторг. Пусть молящийся в церкви не просто перебирает четки, а представляет себе, что четки это венок белых и алых роз. Малые зерна четок — белые розы. Да напоминают они ему чистоту непорочной девы Марии! Большие зерна четок — розы алые. Да напоминают они ему кровь Христа, пролитую в муках! Пусть духовные лица и миряне, бедные и богатые, объединяются в «Братство четок». Пусть думают, что в этом братстве все равны. Замысел состоял в том, чтобы создать еще одну новую форму культа Христа, и особенно девы Марии, и удержать ее под контролем церкви.

«Братство четок» стремительно распространилось по всей Германии: волнения и беды конца века способствовали этому. Сложилось подобное братство и среди немецких купцов в Венеции. Объяснять Дюреру, что должно быть запечатлено на картине, если она называется «Праздник четок», особенно не приходилось. Сюжет известен: Мадонна, Христос и один из святых раздают людям всех сословий и званий венки из роз. Гравюрами на эту тему была снабжена книга «Братство четок», об издании которой позаботился Шпренгер. На гравюре младенец Христос протягивает четки кардиналу, а дева Мария — императору. Дюрер использует этот сюжет, но ничего больше гравюра дать ему не может: фигуры, изображенные на ней, беспомощны, пропорции произвольны, движения неестественны, у младенца старушечье лицо.

Немцы, группировавшиеся вокруг Подворья, хотели быть запечатленными на картине. Обиняками были высказаны художнику пожелания, связанные с высокой политикой. Купцы, которые вкладывали деньги в торговлю с Италией вообще, были кровно заинтересованы в том, чтобы на итальянских землях царил мир, на дорогах и морях — безопасность. Хотелось бы надеяться, что художнику понятно, сколь важно согласие между императором, папой и властителями Венеции. Дюреру это было понятно. Условия были предложены щедрые. Если он закончит картину сразу после пасхи, ему заплатят 110 гульденов. Большие деньги! Столько он прежде еще ни за одну работу не получал. Дюрер не сомневался, что уложится в срок. Начиная работу, он всегда был уверен, что времени на нее понадобится немного, расходы на материалы будут невелики. Все вознаграждение за вычетом нескольких гульденов достанется ему. Он всегда думал так и всегда просчитывался. Была еще одна причина, пожалуй, наиважнейшая, почему он принялся за эту работу с великой радостью. Первые встречи с итальянскими собратьями оставили в душе чувство горечи. За велеречивыми комплиментами он ясно расслышал: они охотно признают, что Дюрер — мастер рисунка и гравюры, но не считают его живописцем, способным состязаться с ними. Ну что ж! Он покажет им, какой он живописец! Принимаясь за «Праздник четок», Дюрер вступал в необъявленное, но оттого ничуть не менее трудное состязание.

В жизни Дюрера немного месяцев, которые были бы известны нам так же хорошо, как эти месяцы в Венеции. Едва ли не с каждым посыльным, отправлявшимся из Немецкого подворья в Нюрнберг, он посылал письма. Не слишком часто — домашним. Чаще — друзьям. Сохранились только те, что были написаны Пиркгеймеру. Дюрер писал свои письма, как было тогда принято, гусиным или лебединым пером, складывал в несколько раз, запечатывал зеленым или коричневым воском, надписывал, кому вручить письмо, строго предупреждал посыльного, чтобы отдал его не мешкая, едва доберется до Нюрнберга. У писем Дюрера фантастическая орфография. В этом он неповинен. Литературный немецкий язык в то время только складывался. Когда читаешь его письма в оригинале, слышишь даже его голос. У его писем живой и непосредственный слог: он писал без черновиков, наспех, стремительно, взахлеб.

Письма эти дают нам счастливую возможность представить себе жизнь Дюрера в Венеции в живых подробностях. Она не была спокойной. Его все время угнетают денежные дела. Несколько раз он пишет Пиркгеймеру, что не забыл о своем долге, что вернет его, как только окажется в Нюрнберге. Тема эта ему крайне неприятна, но он не считает для себя возможным обходить ее.