— И пришел Леонид Ильич...
— Брежнев начинал по-иному. Никого не снимал, всем давал жить. Оттого ему и пели на съезде и пленумах ЦК: «Наконец-то началось благословенное время, когда мы можем безбоязненно жить и работать!» Но Брежнев постепенно деградировал, перестал работать, утратил способность реально оценивать действительность и растерял авторитет. Вот урок... Партийная жизнь — это, знаете ли, особая жизнь, со своими законами.
Ректор был неизменно поразительно любезен с людьми любого ранга и звания и редко употреблял власть.
Иные действия Николаева отличались этакой хитринкой. Помню, как вместо того чтобы просить самому, он послал меня, комсомольского секретаря МВТУ, в Минвуз просить деньги на пробег студентов по местам боевой славы: «Вы комсомольцы, вам Елютин не откажет...»
Дружный молодой напор министра развеселил; он улыбнулся и пообещал рассмотреть вопрос. Николаев от души смеялся. Кажется, министр попенял ему, но дело было сделано — деньги пришли, пробег состоялся.
Посетил Георгия Александровича на его кафедре. Он впился глазами в мою статью «Другу аспиранту», посвященную опыту работы в аспирантуре, опубликованную в газете «Бауманец», вузовской многотиражке. Быстро прочел, хмыкнул:
— Нет, я никогда не учитывал время. Выписки из литературы — да. Время не учитывал. Может быть, пользы не понял.
Подпер подбородок рукой, постучал пальцами по столешнице...
— 3600 часов потратили на диссертацию? Забавно. Ну-с, посмотрим по статьям: 1200 часов ушло на подготовку и проведение экспериментов, немногим более 1000 часов на осмысление результатов и написание текста. Хм-м, похоже. А что такое «200 часов на руководство студентами»? Вы параллельно руководили студенческими научными проектами?
— У меня было пятеро помощников, Георгий Александрович, лучшие студенты кафедры. Они помогали мне в эксперименте и оформлении результатов, да так, что трехлетнюю работу мы сделали за два года!
— Каков молодец! А скажите, интересно вам было со студентами?
— Еще как! Талантливый человек в двадцать лет умеет уже очень многое: и сложный расчет провести, и тонкий механизм починить, и плакат нарисовать. А какие разговоры мы вели по ночам, на перекурах!
— Нет, — смеюсь я. — Нам жены и подруги собирали в котомку всякой вкусности, мы чаю крепкого заварим — до чего же приятно поболтать о вечности, когда за окном чернота, воздуходувка мерно гудит, отделяя тебя от забот дневных, аппаратура мерцает неяркими огоньками... А если еще кривые удачные пойдут...
— Да, — оживляется Николаев, — хорошее время...
Пока академик перечитывал понравившиеся ему места, я листал его записные книжки — толстые ежедневники, исписанные цитатами разных авторов, справочными данными. Записи велись крупным, небрежным николаевским почерком.
— Голодать 36 часов?! — Николаев оторвался от газеты. — Кому это нужно? Я никогда так не делаю, просто придерживаюсь правила: есть когда тебе хочется, а не по расписанию. А в целом хорошая статья. Я покажу ее Сереже Бессмертнову. Он в последнее время у меня живет, учится в аспирантуре на кафедре сварки. Знаете, работает много, идет вперед быстро, но перенапрягается. Занимается до двух, до трех ночи. Зачем?.. Да, это вы верно про переутомление и срывы написали...
У Николаева на квартире жили многие молодые люди. Мне рассказывали, что он, став профессором, из своей зарплаты выделял средства на стипендии и назначал их нуждающимся студентам.
Я вспомнил беседу, которую мы вели летом 1982 года, прогуливаясь по улочкам Тарту. Николаев тогда навещал спортивный студенческий лагерь МВТУ, расположенный в эстонском городке Пылтсамаа.