Глава 7. На борту “Конте Верде”

Морозным мартовским утром 1934 года Урсула, выйдя из отеля “Голубая звезда” в Праге, отправилась на встречу с Йоханом Патрой. У реки Влтавы, писала она, “голые ветви деревьев были покрыты инеем, нависшие над водой клочья тумана поднимались в синеву неба, растворяясь в прозрачном воздухе и разрываясь, словно тончайшая вуаль”. Воодушевление Урсулы заслоняла гнетущая тревога. Завтра она должна забрать Мишу от бабушки после семимесячной разлуки. Вспомнит ли он ее? А еще был Патра, ее начальник, новый партнер, привлекательный, но замкнутый. “А вдруг, даже при всем желании, мы не сойдемся друг с другом?” С Урсулой не всегда бывало просто, и она сама это знала. “Даже некоторые хорошие люди действуют мне на нервы настолько, что я и часа с ними не выдерживаю, особенно лишенные чувства юмора, занудные и толстокожие. С другой стороны, быть может, и я действую другим на нервы”. В их первую встречу с Патрой, когда он накинул ей на плечи свое пальто, она почувствовала какой-то подтекст, тень напряженности. Возможно, его терзали сомнения из-за предстоящей работы с женщиной. “Он должен знать, что с ним рядом надежный товарищ, готовый во что бы то ни стало выполнять свою долю обязанностей”, – размышляла она. А вдруг она отпугнула его своей “прямотой и прагматичностью”?

Урсула заметила Патру, когда он ждал ее, сидя в уголке кафе рядом с рынком: его широкие плечи и копна белокурых волос бросались в глаза. Он сосредоточенно склонился над газетой, водя пальцем по строчкам.

Пока они отрабатывали нюансы миссии, Патра был неразговорчив, как и в прошлый раз. Но потом внезапно оживился: “Пойдемте в кино”. Этого они в планах не оговаривали. Но он был ее руководителем, да к тому же она видела афиши французского фильма, который ей хотелось посмотреть, La Maternelle, – он шел в соседнем кинотеатре. Когда они уселись на свои места и фильм начался, Урсула поняла, что зря выбрала этот фильм. Действие La Maternelle (“Дети Монмартра” в международном прокате) разворачивалось в сиротском приюте, повествуя о жизни брошенного ребенка, тоскующего по материнской любви. Урсула, настрадавшаяся после долгой разлуки с собственным сыном, не могла выдержать таких переживаний. На десятой минуте она зарыдала. “Слезы ручьями струились по моим щекам. Я ничего не могла с собой поделать. Я проклинала себя за слабость, вцепилась руками в подлокотники, но слезы все текли и текли”.

Сгорая от стыда, переживая, что может подумать о ней Патра, она прошептала: “Обычно я не такая”.

Он утешительно приобнял ее за плечи: “Я рад, что вы такая”.

В тот вечер за ужином Йохан разоткровенничался. Еще не оправившись от рыданий, слушая его рассказ о тяжелом детстве, Урсула снова ощутила подступающий к горлу комок. Его отец, рыбак, пропивал все деньги, часто избивал жену и детей. Мать “с непоколебимой стойкостью” жертвовала собственным счастьем, чтобы вырастить четверых детей, из которых Йохан был самым старшим. “Я навсегда запомнила, с каким уважением он отзывался о матери”, – писала она. Патра вспоминал, как однажды ночью отец вернулся домой пьяный и стал буянить. Пятнадцатилетний мальчик вмешался, пытаясь защитить мать, но где ему было справиться со взрослым мужчиной, привыкшим распускать руки. Избив сына до полусмерти, рыбак выгнал его из дома. Устроившись тут же юнгой на торговое судно, Патра навсегда покинул Клайпеду. В следующие пять лет он работал сперва истопником, а потом радистом. С коммунистической идеологией его познакомил один товарищ из экипажа. Медленно, мучась над каждым словом, он продирался сквозь труды Маркса и Ленина. “Пока его товарищи играли в карты, выходили на берег и отдыхали между дежурствами, он корпел над иностранными словами и длинными, замысловатыми, непонятными предложениями”. Урсуле, выросшей среди книг и идей, коммунистическое учение далось без усилий. Патра же столкнулся с непреодолимыми трудностями. “Йохану, вероятно, ничего не давалось легко”, – размышляла она. Когда вечер подошел к концу, литовский моряк проводил ее до “Голубой звезды”, сухо пожал ей руку и скрылся в темноте.

На следующий день, когда шумный поезд вез ее в Гренцбауден, воодушевление Урсулы усиливалось вместе с дурными предчувствиями. “Каждая минута приближала меня к сыну”.

Долгожданное воссоединение неизбежно обернулось разочарованием. В три года дети способны осознать, что их бросили. “Передо мной стоял незнакомый мальчик и тоже не узнавал меня, – писала она. – Сын не захотел даже со мной поздороваться. Он подбежал к бабушке и спрятался за ее юбкой”. Три дня Миша отказывался говорить с матерью. Когда же он наконец решился, он возмущенно закричал на своем родном китайском пиджин-инглиш: “Гренцбауденская страна мне гораздо лучше шанхайской, пусть мама с папой тоже приехать сюда и жить в горах в бабулином домике”. Урсула испытала новый укол совести. Мальчик хотел, чтобы отец с матерью вернулись сюда, в горы Чехословакии.

Наконец ей пришлось едва ли не силой вывести скандалившего ребенка из дома и сесть с ним в ожидавший их автомобиль. Вдобавок ко всему Миша заразился коклюшем. Каждые несколько минут “он заходился сухим кашлем, и личико его синело”. Когда их поезд приближался к Триесту, Урсулу мучил вопрос: “Неужели мой крохотный воробышек умрет?”

На следующее утро они взошли по трапу на борт парохода “Конте Верде”. Огромный океанский лайнер – жемчужина компании “Ллойд Триестино Лайн” – вмещал 640 пассажиров в каютах трех классов. В первый же день в пути Урсула заметила в кают-компании Патру. Он путешествовал, выдавая себя за зажиточного независимого коммерсанта, а для прикрытия заручился должностью представителя компании “Рейнметал”, производившей печатные машинки. Патра с Урсулой делали вид, что не замечают друг друга. Их путешествие должно было продлиться три недели: сначала на юг, через Адриатику и Средиземное море, в Каир, далее через Суэцкий канал до Бомбея, Коломбо, Сингапура и, наконец, Шанхая. Первые несколько дней на борту заболевший Миша был вынужден провести в их каюте второго класса. В лихорадке малыша “охватывала настоящая паника, он воображал, что пароход пойдет ко дну и они с матерью утонут”. Урсула крепко обнимала сына, чувствуя, как озноб охватывает все его маленькое взмокшее тельце. Ребенок все еще вел себя настороженно, но их отношения потихоньку шли на лад, как и его самочувствие. Прочитав тридцать раз иллюстрированную книгу с детскими стихами, Урсула решила, что коклюш представляет куда меньшую угрозу для ребенка, чем риск сойти с ума от постоянного сидения в четырех стенах, и вывела его на палубу, старательно избегая при этом общества других детей, чтобы те не заразились.

“Конте Верде” был настоящим дворцом на воде: он был построен на верфи Далмуир в Глазго, достигал 180 метров в длину, а его экипаж насчитывал 400 человек. Спустя четыре года после вояжа Урсулы это могучее судно стало перевозить совсем других пассажиров: в период с 1938 по 1940 год, по мере усугубления нацистских преследований, корабли “Ллойд Триестино Лайн” перевезут 17 тысяч еврейских беженцев в спасительный Шанхай.

Лайнер проходил по Суэцкому каналу, когда Миша уронил мяч, ускакавший дальше по палубе. Не дав мячу упасть в воду, один пассажир остановил его ногой и вернул владельцу. Приподняв шляпу, Йохан Патра представился матери мальчика, назвавшись Эрнстом Шмидтом, сотрудником компании “Рейнметал”. На Урсуле было приобретенное в Праге хорошенькое синее платье без рукавов. Они сделали вид, что увлеклись беседой. Ужинали они в тот вечер вместе. И на следующий вечер тоже. Даже если остальные пассажиры и обратили внимание, что элегантная молодая немка на удивление хорошо поладила с богатым коммерсантом, то вряд ли это было каким-то исключительным событием на борту “Конте Верде”. “На пароходах романы были в таком же порядке вещей, как и на курортах”, – писала Урсула.

Чем дальше они продвигались на юг, тем приятнее становилась погода. По вечерам, когда Миша засыпал, они увлеченно беседовали, гуляя по палубам. Днем они плескались в бассейне, играли в карты или загорали, лежа в шезлонгах. – Вы хорошая мать, – заверял Йохан Урсулу.

Еще в Чехословакии они договорились не обсуждать на борту свою миссию, но совсем скоро Патра нарушил собственное правило. Урсула должна была запомнить шифр для радиопередач из Маньчжурии.

– Вы помните его? – спросил однажды за завтраком Патра.

Она кивнула и назвала шифр по памяти.

На следующий день он задал тот же вопрос.