После того как Зорге уехал, дружба с Агнес Смедли закончилась, а брак с Руди застыл в состоянии тихого кризиса, Урсулу охватила ностальгия. Руководство перешло от Зорге к Карлу Римму. Он был умелым руководителем, за его полной фигурой и сонливыми манерами скрывались “сила и страсть революционера”. Но в нем не было ни капли куража его предшественника. Урсула тосковала по Зорге. Без него Шанхай словно лишился всего своего блеска и красок. “Теперь мы мечтаем о новом доме, – писала она родителям. – Я невероятно сочувствую китайскому народу. Я уже чувствую себя на четверть азиаткой. Если я уеду из этой страны, я знаю, что мне всегда будет ее не хватать”. Не находя себе места, она планировала вернуться в Германию весной и познакомить Мишу со всеми родными. Жаркий влажный климат плохо сказывался на легких малыша, и немецкий доктор советовал ей увезти его в отпуск в Европу. Да и разлука с Руди обоим пойдет на пользу.
Тем временем из Германии приходили ужасные новости.
В нацистскую партию вступало все больше людей, и стычки между фашистами и коммунистами достигли апогея. 30 января 1933 года после своего назначения на пост канцлера Германии Гитлер развязал беспрецедентную по своей жестокости кампанию насилия и террора. Месяц спустя, после поджога Рейхстага, Гитлер отменил гражданские свободы под предлогом предотвращения коммунистического путча, приступив к “безжалостной конфронтации” с КПГ. Нацисты задержали тысячи коммунистов, закрыли штаб-квартиру партии и наложили запрет на демонстрации. Большинство руководителей КПГ оказались арестованы, некоторым удалось бежать в Советский Союз. Могущественная некогда организация, куда вступала Урсула, была загнана в подполье, а оставшихся в живых ее членов подвергали гонениям и террору. Принятый в марте “Закон о чрезвычайных полномочиях” дал Гитлеру право прямого правления. Так началась нацистская диктатура, и отголоски политического землетрясения долетали до Китая. Из-за нехватки финансирования из Германии в одночасье закрылся книжный магазин “Цайтгайст”. Несмотря на свойственный ей оптимизм, встревожена была даже Урсула. “Я не могла понять, как немецкий рабочий класс мог допустить приход к власти фашистов”, – писала она.
В Германии многие до сих пор не понимали значения этих мрачных предзнаменований. Центральная организация евреев Германии заявляла: “Никто не посмеет лишить нас наших конституционных прав”. У Роберта Кучински были на этот счет сомнения.
Коммунистом он никогда не был, но как еврей-ученый левого толка он был под прицелом. Юргену Кучински грозила еще большая опасность. Вернувшись из США с Маргаритой, в 1930 году он вступил в КПГ. С тех пор он писал для разных коммунистических изданий и даже был с визитом в Советском Союзе в составе официальной делегации КПГ. 27 февраля, направляясь в редакцию
“Мы в ужасе от происходящего в Германии, – писала домой Урсула. – В местных газетах об этих событиях пишут не всё. На сердце так тяжело, что невозможно ни о чем рассказывать, но мы просим вас: пишите при любой возможности”.
В марте в ворота виллы в Шлахтензее постучался отряд гестаповцев в черной форме. Они хотели поговорить с Робертом Кучински. Ольга Мут сообщила им, что его нет дома. Гестаповцы пообещали вернуться. Роберт немедленно залег на дно, укрывшись сначала в доме друзей, а потом в лечебнице для душевнобольных. У свекров Урсулы, Макса и Эльзы Гамбургеров, было шале в Гренцбаудене, живописной деревеньке, расположенной как раз за горной цепью Ризенгебирге, отделяющей немецкую Силезию от Чехословакии. Гамбургеры уже укрылись там, согласившись приютить Роберта, пока он не изыщет способ добраться до Британии или Америки, где у него были друзья среди ученых. В апреле он бежал через границу с Чехословакией. Поддавшись, по его собственным словам, “слепой вере в руководство”, Юрген остался в Германии, присоединился к коммунистическому подполью и продолжил писать мучительно пространные опусы для ряда секретных партийных изданий. Даже скрывавшегося ныне лидера КПГ Эрнста Тельмана утомляла многоречивость Юргена: “Слишком много «циклических кризисов» и маловато разбитых унитазов”, – говорил он молодому эксперту по статистике. Берта отложила кисти и больше к ним не возвращалась. Вместе с младшими дочерями она затаилась в старом семейном доме и ждала.
Урсула знала, что возвращение в Берлин будет равноценно самоубийству: отец в розыске, антисемитизм расползается по Германии, словно свирепый вирус, ее товарищи арестованы, убиты или находятся в бегах.
Ее имя фигурировало в гестаповском списке коммунистов-подрывников. В Шанхай уже начали стекаться беженцы от нацистского насилия. Поездку домой нужно было отложить. “Свастика реет над местным консульством”, – писала Урсула матери и сестрам.
Пока гестапо охотилось за Робертом и Юргеном Кучински, неутомимый Том Гивенс из муниципальной полиции Шанхая брал в кольцо советскую агентуру. На основании “признаний” арестованных коммунистов ирландский детектив составил список иностранцев, подозреваемых в шпионаже на Советский Союз. В списке значился Рихард Зорге. И Агнес Смедли. Вскоре после отъезда Зорге в Москву Агнес тоже направилась в Советский Союз.
Урсула сделала то же самое.
Глава 6. Воробьевка
Генерал Ян Карлович Берзин, начальник 4-го управления РККА, был доволен Рихардом Зорге. Шпион под кодовым именем Рамзай выполнил все поставленные перед ним задачи и даже больше: он выстроил эффективную агентуру, успешно преодолел неприятности, связанные с делом Нуленса, и продержался в Шанхае три года целым и невредимым – если не считать перелома ноги. О технике выживания генерал Берзин знал не понаслышке. Сын латвийского крестьянина, Берзин возглавлял революционный партизанский отряд, сражавшийся против царской армии, и дважды убегал с сибирской каторги, пока не вступил в Красную армию. Во время ленинского красного террора Берзин систематически прибегал к расстрелу заложников, считая это эффективным методом подчинения, а в 1920 году был назначен руководителем 4 – го управления, первого советского бюро военной разведки. Берзин был обаятелен, честолюбив, невероятно жесток и предельно конкретен в своих распоряжениях; блестящий организатор с волчьим взглядом и ледяной улыбкой, он создал обширную всеобъемлющую агентуру “нелегалов”, работавших под прикрытием в важнейших городах мира. 4-е управление требовало от сотрудников безукоризненной верности, зачастую отвечая им беспредельным вероломством: если офицер или агент совершал ошибку, если агентура оказывалась скомпрометирована, разведчикам оставалось рассчитывать лишь на самих себя; любого сотрудника, подозревавшегося в государственной измене, ждала немедленная смертная кара. По словам одного бывшего агента, Центр славился своим “хладнокровием”. “Он был совершенно беспощаден. Лишен всяческого понимания о чести, обязательствах и порядочности по отношению к своим подчиненным. Их использовали, пока они представляли какую-то ценность, а потом отворачивались от них – без угрызений совести и компенсаций”.
Берзин лично опросил Зорге в своем кабинете в штаб-квартире Центра по адресу: Большой Знаменский переулок, 19, заурядном двухэтажном особняке в нескольких сотнях метров от Кремля. Берзин внимательно выслушал доклад агента Рамзая о сотрудниках его шанхайской агентуры: японском журналисте Хоцуми Одзаки, китайском ученом Чэнь Ханьшэне и рыжеволосой Ирен Видемайер. Агнес Смедли проделала “отличную работу”, докладывал Зорге. Была еще и немецкая домохозяйка Урсула Гамбургер, подававшая большие надежды в разведке. Манфред Штерн также положительно отзывался о подопечной Зорге. У Берзина сложилось хорошее впечатление об агенте Соне.
Неделю спустя в Шанхае Урсулу вызвали на встречу с Гришей Герцбергом и преемником Зорге Карлом Риммом. Из Центра поступило сообщение – нечто среднее между приглашением, предложением и приказом. “Будете ли вы готовы отправиться в Москву на курс подготовки? – спросил Римм. – Он продлится по меньшей мере полгода. Гарантировать, что по завершении курса вы вернетесь в Шанхай, мы не можем”.
Смысл прощальных слов Зорге – “У тебя все только начинается” – наконец стал ясен. Должно быть, он “доложил все разведывательному управлению РККА”, порекомендовав ее для дальнейшего обучения. Это было лестно, но, безусловно, непрактично. “А как же Миша?” – спросила она.
“Согласиться на это предложение вы можете только при условии, что не будете брать ребенка с собой, – без обиняков объяснил Римм. – Нельзя рисковать и везти его в Советский Союз, где он неизбежно выучит русский язык”. Здесь действовала элементарная, пусть и жестокая, логика. После обучения в Москве она должна как ни в чем не бывало вернуться в гражданскую жизнь, чтобы никто не знал, где она была. Миша на лету схватывал языки: немецкий от родителей и пиджин, гибрид китайского и английского, на котором изъяснялись многие городские жители Китая, от няни. Если ребенок вернется, зная хоть несколько слов по-русски, тайна будет раскрыта.
Урсуле еще никогда не приходилось принимать столь трудных решений, ведь по сути ей предстояло сделать выбор между ребенком и идеологией, семьей и шпионажем.
“У меня не возникало даже мысли отказаться от работы”, – писала она в дальнейшем. Как религиозный фанатик, она обрела единственную непоколебимую веру, вокруг которой вращалась вся ее жизнь. Приход к власти Гитлера, рост японской агрессии и постоянные убийства китайских коммунистов лишь упрочили ее решимость бороться с фашизмом. Курс подготовки ознаменует серьезность ее намерений. Возможно, она снова встретится с Рихардом Зорге. По правилам Центра, агентам и офицерам было запрещено контактировать друг с другом при выполнении разных заданий. Она не могла писать ему, а он ей. Но оставался шанс, что он все еще в России. Еще задолго до его отъезда из Шанхая она понимала, что Зорге, неутомимо искавший приключений на стороне, уже остановил на ком-то свой выбор. Она понимала, что он, вероятно, не любил ее – да и всех остальных своих женщин. Но она жаждала снова с ним увидеться. Честолюбие, идеология, приключения, романтика и политика слились воедино, став основой ее решения: она поедет в Москву, столицу коммунистической революции. “Я согласилась не раздумывая”, – писала Урсула. Но где же будет жить Миша? Берлин даже не обсуждался. Оставить ребенка в Шанхае тоже было невозможно – Урсулу предупредили, что она вряд ли туда вернется. После долгого обсуждения с Руди они решили, что Миша проведет следующие полгода с бабушкой и дедушкой по папиной линии в их шале в Чехословакии под вполне понятным предлогом, что “перемена климата” пойдет ребенку на пользу. Разлука с остававшимся в Шанхае Руди не должна была вызвать лишних вопросов, так как “иностранцы часто отправляли своих жен с детьми из Китая в длительный отпуск домой в Европу”. Руди верил, что их брак можно спасти. Его приверженность коммунизму с каждым днем становилась все сильнее. Раз советская разведка требует, чтобы Урсула поехала в Москву, он не будет (и, вероятно, не сможет) ей препятствовать. Его родители будут заботиться о Мише, а Урсула, пройдя обучение в России, заберет сына; семья вновь будет вместе, и они начнут все сначала. На это Руди и надеялся. Когда пришло время прощаться, он сжимал ребенка в объятьях, пока тот не вывернулся из его рук.
Глубокий след от разлуки с двухлетним сыном останется у Урсулы на всю жизнь. До конца своих дней она оправдывала это вынужденное решение, но сама себя так и не простила.