Планируя расширить советскую сферу влияния на Дальнем Востоке, Москва усилила подпольную поддержку китайских коммунистов. В Шанхай прибыло свежее пополнение советских агентов, чтобы заново создать коммунистическую агентуру после оглушительного провала Нуленса и “поддержать боевой дух членов партии и их единомышленников”. В 1932 году здесь появился опытный немецкий революционер Артур Эверт, ставший главным связным Коминтерна с КПК. Он прибыл вместе со своей женой, полькой по рождению, Элизой Саборовской, известной как Сабо. В дальнейшем судьба оказалась жестока к Эвертам: Сабо погибла в немецком концлагере, а Артура Эверта схватили в Бразилии и пытали, пока он не лишился рассудка. Лысый толстый улыбчивый мужчина, которого Урсула видела за несколько месяцев до этого у себя в доме с оружием в руках, оказался полковником Карлом Риммом, кодовое имя Пауль, ветераном Красной армии из Эстонии и заместителем Зорге. Во Французской концессии Римм держал ресторан вместе со своей женой Луизой, “дородной, окружающей всех материнской заботой” латышкой, которая зашифровывала и расшифровывала телеграммы в Москву и из Москвы.
В кулуарах этой группы был еще один заслуживающий внимания человек – двадцатисемилетний англичанин по имени Роджер Холлис, ныне знаменитый не столько тем, чем он занимался в 1932 году, сколько ролью, которую он сыграет много лет спустя. Сын англиканского епископа, в Оксфорде Холлис заигрывал с коммунизмом, пока не был отчислен. Отправившись в Китай внештатным журналистом, он поступил на службу в “Бритиш Американ Тобакко”, международную компанию, шанхайский завод которой производил по 55 миллиардов сигарет в год. Холлис был человеком компанейским и социалистом и не мог не знать кого-то из группы Зорге, например Карла Римма, а быть может, встречал и самого Зорге. По словам биографа Зорге, Холлис “бывал в доме Гамбургеров”. Энтони Стейплс, снимавший вместе с Холлисом квартиру, в своих показаниях в дальнейшем говорил, что дома у Холлиса бывали американка и немец – предположительно, Агнес Смедли и новый коминтерновский начальник Артур Эверт. Есть даже свидетельства, что у англичанина в течение трех лет был роман с Луизой Римм, женой Карла. Урсула впоследствии заявляла, что не помнит никакого Роджера Холлиса.
Принадлежность или, напротив, непричастность этого англичанина к кругу Зорге не играла бы никакой роли, если бы в карьере Холлиса не произошло кардинальных перемен по возвращении с Дальнего Востока в Великобританию. В 1938 году он поступил на службу в британскую службу безопасности МИ-5 и в дальнейшем стал ее генеральным директором, напрямую ответственным за вычисление советских шпионов в Британии в разгар холодной войны. Многие годы спустя из-за подозрений о связях Холлиса с Урсулой и ее друзьями-коммунистами в рядах МИ-5 начнется весьма пагубная для службы охота на крота, основанием для которой послужила недоказанная, но сохраняющаяся до сих пор конспирологическая теория, будто Холлис работал на коммунистов и был завербован еще в Шанхае в 1932 году.
В агентуре Зорге сформировались тесные внутренние связи, как это всегда бывает в тайных обществах. Группа выезжала на экскурсии за город, совмещая осмотр достопримечательностей с рабочими поездками. Руди редко сопровождал жену в этих вылазках. “Как всегда щедрый и великодушный, он радовался всякий раз, когда мне удавалось выбраться из Шанхая, даже если он не мог поехать со мной”. Руди оправдывался тем, что у него слишком много работы – в мебельной фирме “Современный дом” теперь было двадцать сотрудников-китайцев и очередь из заказов, но это был лишь предлог, чтобы не связываться слишком тесно со шпионской компанией Урсулы. Сохранился пронзительный снимок того периода: Руди и Урсула спят на солнце во время пикника. Он обнимает ее, словно пытаясь удержать, а она лежит, слегка отстранившись.
Они продолжали строить совместные планы. В мае 1932 года Урсула написала родителям: “Мы с Руди все чаще думаем, что, когда его контракт закончится, мы начнем все заново в России. Я вполне уверена, что мы оба найдем работу в Р[оссии]. У нас сотни доводов за Р[оссию] и против Шанхая. К сожалению, не обо всех могу написать”. В другом письме она писала: “Я собираюсь активно учить тут русский язык в ближайшие полгода и хочу, чтобы Руди тоже его выучил. На всякий случай”. Она не обмолвилась ни о том, что многие из ее новых друзей-коммунистов говорят по-русски, ни о том, что указания из Центра поступают на русском языке, ни о том, что Зорге рекомендовал ей выучить язык, если она хочет продолжить работать на советскую военную разведку в будущем.
В фотоальбомах Урсулы запечатлено множество сцен, где она играет со своими друзьями-разведчиками: на одной Урсула, стоя спиной к спине с Карлом Риммом и сцепившись с ним локтями, играет в “качели”, на другой Агнес Смедли ведет серьезную беседу с Чэнь Ханьшэном, университетским преподавателем и тайным агентом-коммунистом. Однажды Урсула и Агнес отправились со всей остальной компанией в трехдневную поездку по реке Янцзы. “Сабо готовила на всех нас на камбузе… Агнес рассказывала анекдоты”. Зорге старательно пестовал их командный дух. “Для товарищей, работающих нелегально, такого рода вылазки не были обычным явлением, однако никакого элемента безответственности здесь не было”, – писала Урсула. Позднее она вспоминала эти поездки как “нечто очень необычное и ценное”. Ей было всего двадцать пять лет. “Я бегала наперегонки по поляне с Рихардом [Зорге] и Паулем [Карлом Риммом], пока мы все не валились на траву от беготни и хохота”. Своим жизнелюбием она заражала всех. Эту незатейливую игру в салочки в поле с друзьями и тайным любовником Урсула будет хранить в памяти всю жизнь.
Однажды вечером в начале 1932 года Урсула встретилась с Зорге, Риммом и Гришей в номере отеля в центре Шанхая, чтобы познакомиться с новым товарищем. “Нас встретил темноглазый, темноволосый, жизнерадостный мужчина, которого я раньше не видела”. Представили его Урсуле как Фреда. Встреча проходила в теплой, подогревавшейся алкоголем атмосфере. Фред рассказывал забавные анекдоты, пел приятным баритоном немецкие и русские песни. “У него был прекрасный голос”, – вспоминала Урсула. Спустя два дня Зорге поручил Урсуле отнести Фреду картонный тубус с документами. Фред предложил ей выпить. Она так и не смогла себе объяснить, что подтолкнуло ее разоткровенничаться с этим едва знакомым человеком, рассказать ему о политических размолвках с Руди и о том, каким бременем ложилась на их брак ее подпольная работа. “Не следует ли нам разойтись?” – спросила она. “Фред внимательно выслушал меня и сказал, что польщен моим доверием”. Как чуткий собеседник, он не высказал никаких суждений о ее браке. Проговорив с ним три часа, Урсула возвращалась по ночному городу в странно приподнятом настроении. Потом она догадалась, что отзывчивый Фред проводил с ней собеседование, “проверяя, подходит ли она для работы”. Еще позже она узнала, кто он.
В действительности Фреда звали Манфред Штерн, он был одним из героев коммунизма XX века и, что было почти неизбежно, одной из его жертв. Один из первых революционеров, он возглавлял партизанский отряд Красной армии в борьбе с “Безумным бароном” Романом фон Унгерн-Штернбергом, чей брат Константин был завсегдатаем Немецкого клуба. Штерн поступил на службу в 4-е управление Красной армии и был направлен в Нью-Йорк в 1929 году, где из конспиративной квартиры на 57-й улице руководил агентурой, добывавшей военные секреты Америки. Украденные документы копировали в специально для этой цели приобретенном фотомагазине в Гринич-Виллидж и отправляли в Москву. Отзывчивый сладкоголосый Фред был восходящей звездой советской военной разведки. В Китай он прибыл в роли главного военного советника КПК и агента-вербовщика Центра. Москва начинала проявлять интерес к “агенту Соне”.
Михаэль уже учился ходить и говорить. “Миша вовсю топает в белой рубашечке и зеленых льняных штанишках в цветочек, – рассказывала Урсула матери. – Он уже три недели ходит самостоятельно по саду и по всем комнатам, нюхает все цветы, падает, с рыком встает снова, пытаясь одолеть лестницу в сад, спотыкается, истошно кричит, обнаруживая внезапно сидящую на дереве птичку, и затихает посреди рыданий. Он говорит «папа, папа, мама», а чаще – «деньги-деньги-деньги», чему, к моему ужасу, его научила ама. Я исправила это упущение, научив его слову «грязные», – и теперь он без конца повторяет «грязные деньги»”.
28 января 1932 года японская императорская армия напала на Шанхай. Осенью предыдущего года Япония вторглась в Маньчжурию, оккупировала 1,3 миллиона квадратных километров китайской территории, установила там марионеточное правительство и назвала регион Маньчжоу-го. Далее экспансионистская армия Японии обратила внимание на Шанхай, где у нее до сих пор сохранялись экстерриториальные права. Заявив, что она защищает своих граждан от китайской агрессии, Япония выставила флот из тридцати кораблей, сорока самолетов и 7000 солдат вдоль набережной Шанхая и совершила нападение на китайские районы города. Китайская 19-я армия оказала яростное сопротивление. Международные концессии остались почти не тронуты этим конфликтом, который тем не менее всерьез встревожил Москву, так как японские вторжения в Китай представляли потенциальную угрозу для Советского Союза. Зорге получил указания оценить обстановку. В зону военных действий он направил Урсулу Гамбургер и Изу Видемайер.
“С этой небезопасной миссией лучше всего могли справиться женщины”, – писала впоследствии Урсула, явно преуменьшая угрозу. Две иностранки привлекали пристальное внимание, но их никто не трогал, и они беспрепятственно бродили по выжженным и разоренным китайским районам. “Японские солдаты рыщут повсюду, – докладывала Урсула. – На улицах никого, если не считать нескольких трупов, а единственный звук, раздающийся в этой мертвой тишине, – это грохот японской тяжелой военной техники… Беднякам остались их разгромленные дома, миллионы безработных и погибшие родные”. Урсула с Изой посещали раненых солдат в госпитале, расспрашивали о настроениях в армии, оценивали урон, нанесенный в результате нападения японцев. Зорге был “поражен” качеством информации, собранной шпионками, которые работали теперь скорее как военные корреспонденты на передовой. “Я смогла представить Рихарду достаточно точную картину настроений европейцев”, – писала она в дальнейшем. Сражения завершились спустя несколько недель перемирием, достигнутым при содействии Лиги наций, но то, что Урсула успела увидеть, потрясло ее до глубины души.
“Я нашла на улице мертвого младенца”, – писала Урсула. Она подняла крошечный труп. “Пеленки были еще мокрые”. Ребенок был почти ровесником Миши. Так с ужасающей наглядностью перед ней предстало все, что было поставлено на карту. Она могла оценить агрессию Японии в политических терминах – “очевидный, жестокий урок о методах, используемых капитализмом”, – но здесь читалось и предостережение о том, в каком беспощадном мире она теперь существовала. Если Урсулу арестуют и казнят, следующим погибшим на улице ребенком может оказаться ее сын.
Руди был в ужасе и в ярости от нападения Японии. “Нападение на слабую страну – шаг возмутительный и шокирующий, – писал он родителям. – Мы наблюдаем здесь военную агрессию, осуществляемую исключительно в экономических интересах”. Руди все чаще мыслил и говорил как Урсула. “Этот период сыграл важнейшую роль в том, что Руди стал коммунистом”, – писала она в дальнейшем. Ее муж постепенно склонялся к революции. И пытался спасти их брак. Его обращение к коммунизму было отчаянным актом любви. Но было уже слишком поздно. Руди был заботлив и нежен, но в его темно-карих глазах Урсула видела теперь лишь отражение вечности в оковах традиционного брака. Рихард Зорге показал ей другой мир – захватывающий, полный самоотверженности и риска. С Руди она жила в комфорте и довольстве. Но с Зорге, мчась на мотоцикле, сидя на тайном совещании или выполняя секретное задание, она чувствовала, что по-настоящему живет.
Агнес Смедли работала над серией рассказов, действие которых разворачивалось в Китае, и использовала свое журналистское прикрытие, играя роль посредника между Зорге, Коминтерном, КПК и Центром. Благодаря Зорге она стала “сотрудницей главного управления Коминтерна”. Однако британцы терзали ее, “как свирепые псы”, говорила она, и поведение ее становилось все более и более непредсказуемым. Читатели
Летом 1932 года Агнес с Урсулой отправились вместе в рабочий отпуск в горы Гуйлиня в провинции Цзянси, у самой границы территории, подконтрольной коммунистам. Как всегда, политика переплелась с личной жизнью. Эта поездка была возможностью сбежать от летнего шанхайского зноя и вдохнуть новую жизнь в их дружбу, попутно занимаясь необременительным шпионажем. КПК предоставила им отпускной домик. Поскольку в близлежащих горах развернулся лагерь армии Мао, Агнес брала “интервью у китайцев из Советской республики и их защитников, Красной армии Китая”, часть полученных сведений использовала в репортажах, а всю секретную информацию передавала в Москву.
За пятидневным плаванием по реке Янцзы “последовала поездка в тряском автобусе к подножию горы [и] еще три часа по крутым тропинкам в качающемся паланкине”. Поначалу казалось, будто в их отношениях проступает былая теплота. “Каждый день мы с Агнес ходим на долгие прогулки, – писала Урсула, – любуемся прекрасными видами, открывающимися сверху на долины Янцзы и на горы Хубэй, где расположились красные”.
В тот день, когда Урсула написала это письмо своим родителям, дело Нуленсов (чьи подлинные имена до сих пор не были известны властям) слушалось в Верховном суде Цзянсу: их обвиняли в “финансировании коммунистических бандитов, организации подрывной деятельности, продаже оружия коммунистам и заговоре с целью свержения властей Китайской республики”. За несколько дней до этого Зорге встретился с двумя направленными из Москвы курьерами, каждый из которых передал ему свыше 20 000 долларов на взятки представителям китайских судебных властей.
В Гуйлине Урсуле и Агнес сообщили, что Нуленсы устроили голодную забастовку. Садясь за стол, Агнес театрально заявила, что из солидарности не будет ничего есть, пока супругов не отпустят на свободу.
– Нуленсам это не поможет, – едко ответила Урсула.
Не говоря ни слова, Агнес встала и возмущенно покинула комнату. Урсула взяла на руки Мишу и повела его на прогулку.