Он внимательно меня выслушал, со всей ответственностью раздобыл мои результаты и, возмущённо недоумевая, сказал, что ведь именно поэтому было важно сделать все тесты ДО беременности и ведь они же показали, что патологий нет, и что он сам лично доложил об этом Доктору Греку и специально предупредил его, что НИЧЕГО, включая аспирин и фолиевую кислоту, принимать мне не нужно. Он был зол, почти кричал, я решила не рассказывать ему о том, что мне предлагал Сын Поклонницы Азнавура, чьи радикальные методы лечения, собственно говоря, заставили меня разобраться во всём этом кошмаре. Нет худа без добра! Я поблагодарила Доктора Пепела за проявленную чёткость, положила трубку и поняла, что у меня нет врача. О возвращении к Доктору Греку, который не посчитал нужным заглянуть в результат назначенного им же самим теста, не могло быть и речи, о Сыне Поклонницы Азнавура – тем более. Дело было в начале ноября, ребёнок должен был родиться в конце февраля.

Я позвонила в офис Доктора Грека, попросила прислать все мои бумаги. Я с ним не попрощалась и ни о чём ему не сообщила. При этом в офисе ни у кого не возникло вопроса, а почему, собственно, я забираю документы, когда там меня так внимательно и осторожно лечили. Документы я получила и занялась поисками нового доктора.

Вскоре я нашла ещё одного, на сей раз ничем не примечательного доктора. Он меня устраивал, потому что офис его был ближе к дому, у него никогда не было очереди, каждый визит длился максимум пятнадцать минут. Это определённо было большим шагом в сторону улучшения качества медицинского наблюдения за мной. Я походила к нему некоторое время без особых приключений, но вскоре плод подрос и стал давить на vagus нерв, в результате чего моя полуспящая аритмия приняла весьма агрессивный характер. Сердце колотилось 125-130 раз в минуту и, вдобавок, неровно. Как-то в магазине мне просто пришлось лечь на пол и лежать до тех пор, пока не удалось нормализовать дыхание. Я поделилась этой проблемой со своим Ничем-Не-Примечательным. Он решил посадить меня на замедляющее пульс лекарство. Я прочитала где-то, что оно небезопасно для ребёнка и, кроме того, замедление пульса – это его как бы вторичное действие, а основное – это понижение давления. Давление моё и без того было едва 80/50, и понижать его ещё больше мне показалось неубедительным. Я поделилась с доктором своими соображениями, тогда он послал меня к кардиологу.

Здесь приём продолжался три минуты (после двухчасового ожидания), в течение которых мне было сказано, что лекарство это мне принимать противопоказано, во-первых, из-за низкого давления, а во-вторых – поскольку это небезопасно для ребёнка. Неужели? Тогда я поинтересовалась, а что же делать, если такая аритмия будет продолжаться, могут ли у этого быть какие-то последствия. Ответ я получила чёткий. Считая, что мой визит уже окончен, выходя из моей экзаменационной комнаты и направляясь в следующую, мой кардиолог весьма между прочим бросил на ходу: «А, ну сердце может просто остановиться». Вышла я оттуда в поникшем настроении, сразу же позвонила Метью и пересказала последние новости.

– Как остановиться? – недоумевал он.

– Сказал, что просто, – повторила я.

Между тем у ребёнка моего уже формировался его бесподобный спокойный, добродушный, безмятежный и, вопреки всему, абсолютно неистеричный характер. А это означало, что временами он просто хотел тихо-мирно посидеть и о чём-то поразмыслить или просто поспать. Такой характер принципиально не устраивал моего врача, который требовал, чтобы я насчитывала определённое количество движений в течение каждого часа. А я частенько насчитывала ноль! И в таком случае мне надо было нестись к доктору, там меня стремительно подключали к монитору и начинали поить апельсиновым соком. Ребёнок мой абсолютно не реагировал на апельсиновый сок (он и сейчас его не любит); они (доктор и две медсестры) с ужасом смотрели на монитор, давали мне очередной стакан апельсинового сока и так много раз, пока через минут сорок-пятьдесят, ребёночек решал поразмяться; тогда они отпускали меня домой при условии, что, если опять не досчитаю, то сразу вернусь. Не помню, сколько часов я провела, прикованная к монитору и сколько литров апельсинового сока я выпила, пока мне не надоело, и я решила, что это просто характер и перестала считать. Каждый раз, когда врач у меня спрашивал: «Ну как, нормально двигается?», я отвечала: «Да-да, всё время двигается: минимум десять раз в час». Тогда Ничем-Не-Примечательный меня хвалил за послушание, осторожность и аккуратное выполнение его наставлений. Ситуации с подсчётом движений и аритмией лишили меня доверия в общении с моим врачом, и я занялась поиском нового.

Для полноты картины добавлю, что мне было жизненно важно по возможности быстро научиться водить машину, так как поселились мы в пригороде с довольно ограниченными возможностями использования общественного транспорта, а моего старшего сына надо было возить на всякие послешкольные мероприятия и кружки.

Машин я всю жизнь боялась, как огня – в качестве пешехода (кто хоть раз переходил улицу в Ереване, меня поймёт), в качестве пассажира (кто ездил в Ереване, тоже меня поймёт), а качество водителя просто не рассматривалось. Однако пригородная жизнь не позволяла безмашинного существования, не могла же я оставить своего сына без всевозможных развлечений. Рассчитывать на то, что можно будет заняться вождением после рождения ребёнка, я не могла, и потому записалась на курсы обучения в школе под названием «Американский Король Вождения». И вот, сижу я в ожидании Американского Короля, он появляется в назначенное время, оказывается, что его зовут Петя и он из Минска, так что Американский Король меня вполне устроил. Не уверена, что подумал он при виде моих габаритов, но у нас установились вполне конструктивные отношения. Он учил, а я училась. Уроки были два раза в неделю, на каждом очередном уроке мне приходилось отодвигать сидение машины всё дальше и дальше от руля, чтобы мы могли поместиться.

Пару минут в начале каждого урока Петя выглядел несколько напряжённо, но потом всё же приспосабливался. В свободное от работы время он был репетитором по математике (не сомневаюсь, что делал это так же по-королевски).

Особо мне запомнился наш последний урок, за неделю до родов. За два дня до урока мне был назначен очередной ультразвук, во время которого аритмия была настолько сильна, что я потеряла сознание. В клинике начался переполох, и на меня опять повесили Холтер монитор, который должен был записывать мою кардиограмму в опасные моменты. И вот, с присосками и проводами по всему немаленькому телу и висячим с боку монитором, я явилась на последний урок и схватилась за руль максимально вытянутыми руками. Петя грустно и испугано посмотрел на меня и на провода.

– Может всё же не надо? – не выдержав, умоляюще сказал он.

– Как не надо? Это мой последний шанс, поехали. И мы поехали. Время от времени мне приходилось тормозить, нажимать на кнопку, снова ускоряться, снова тормозить и снова нажимать на кнопку. Но урок удался на славу, я была счастлива, что провернула это дело, а Петя облегчённо вздохнул, что всё обошлось без особых приключений и последствий.

Между тем, врача своего я всё же поменяла. Нового мне посоветовали как весьма ответственного товарища, который бдительно следит за своими пациентками. Не знаю, был бы он последним, если бы я пришла к нему чуть раньше. Во всяком случае, он стал последним, и, в принципе, мне нравился. В какой-то момент он мне сообщил, что голова ребёнка наверху, что шутить он с этим не собирается, и назначил кесарево сечение. Я сникла, мне не хотелось лезть под нож.

Все родственники и друзья одобряли решение врача. Вообще-то, многие, начиная чуть ли не с четвёртого-пятого месяца, говорили: «Если меня послушаешь, прямо сейчас пойдёшь на кесарево». Мне ничего не оставалось делать: врач решил, общественность давила, я сдалась.

Накануне назначенного дня выпал снег, муж всю ночь его разгребал, и в пять утра 21-го февраля мы поехали в больницу. В процессе подготовки к операции я почувствовала, что ребёнок перевернулся и находится в правильном положении. Я попросила санитарку, чтобы та проверила. Она сказала, что ей тоже так кажется и позвала дежурного врача (мой пока не пришёл), с которым мне крупно повезло. Почему-то не разводя никакой паники, он сказал, что всё в порядке, и на моём месте он бы выписался и ждал, когда ребёнок сам решит, что ему пора. Это меня довольно-таки вдохновило, и я стала дожидаться своего врача. Он скоро появился, и я сообщила свою новость, которая ему явно не понравилась. Несмотря на это, надо отдать ему должное, он согласился с моим решением и разрешил ждать, сказав, что даёт мне не более двух недель. Я победоносно отправилась домой к великому разочарованию многочисленных друзей и родственников, которые никак не могли понять, почему я не захотела завершить эпопею.

Прошло десять нелёгких дней и, наконец, я своим ходом и по природной необходимости оказалась в больнице. Описывать последующие события я не стану, хотя они тоже были не без приключений.

Родился очаровательный человечек, являющийся полнейшим контрастом всей истерии, которая сопровождала его вне его жилища на протяжении девяти месяцев: спокойный, терпеливый, улыбчивый и добродушный. С первых же секунд жизни взгляд его был полон мудрости и глубочайшего юмора. Он смотрел на меня, словно только что сошёл с какого-то опасного аттракциона, и говорил: «Мам, ты оценила, что мы с тобой выдержали, через что прошли, и, вообще, какое свершилось Чудо?! Ты – молодец, что не поддалась на провокации, ну и я неплохо себя проявил: спрятался от инструментов; вовремя перевернулся, дабы спасти тебя от операции; а этот оранжевый будильник я просто отключил, а то не успею вздремнуть, как начинает капать на мозги».

Вопреки всем стараниям и достижениям медицины, всё кончилось великолепно. Страхи, аритмии, задыхания, обмороки – моментально всё исчезло, испарилось в никуда. Я порхала, я худела, молодела, я светилась и благодарила судьбу за все те неудачи, которые предшествовали этому величайшему подарку, ибо если бы не они, может у меня и был бы кто-то другой, но не этот, а представить себе жизнь без именно этого человечка я уже не была способна. Каждую минуту всего следующего года я осознавала, что нахожусь в Раю.