– Добрый вечер, месье. Как мило с вашей стороны навестить нас, входите же, – сказала она, настежь отворив дверь и отступив в сторону. Черты своего лица, утратившего какую-либо цельность, она усилием воли собрала воедино, и при виде этого мне захотелось тут же развернуться и броситься по садовой дорожке назад, в пропахший потом автобус, на котором я приехал. Вместо этого я шагнул через порог и с трудом устоял на ногах, споткнувшись о какие-то тряпки. Я едва сдержал изумленное восклицание. Все пространство было заставлено вещами!

– Позвольте, я возьму.

Мадам Сюррюг поставила трость в вазу, где было не меньше 10 зонтов разных цветов, и повесила пальто над стопкой газет, пока я в замешательстве пытался найти место своей шляпе. Никогда раньше я не видел ни в одном доме такого количества обуви, цветочных горшков, удочек и, если уж на то пошло, леек.

– Сюда, пожалуйста, – сказала мадам Сюррюг и двинулась вперед по узкому коридору.

– Мне кажется, он не спит, но если и так, будите его, не стесняйтесь. – Она остановилась перед дверью, которая, видимо, вела в комнату больного.

Я кивнул.

– Если вам что-нибудь понадобится, я буду вон там, – сказала мадам Сюррюг, удаляясь по коридору.

– Подождите, – крикнул я ей вслед, – а что с ним такое?

Она обернулась, посмотрела мне прямо в глаза и сказала: – У него рак.

Затем она скрылась на кухне, оставив меня перед дверью, за которой была заперта смерть.

Я осторожно постучал и вошел. Он лежал на стоящей посреди комнаты двуспальной кровати, из-под одеяла высовывалось одно лицо. Между его кустистыми бровями пролегла глубокая морщина, но когда я приблизился, измученное выражение лица сменилось дружелюбной улыбкой.

– Добрый вечер, доктор, проходите.

В дальнем углу стояло кресло, которое я с трудом подтащил к изголовью кровати. Сиденье располагалось низко, так что в конце концов я расслабил мышцы и просто шлепнулся на него. Наступит день, подумал я, и я останусь сидеть в том месте, где очутился, и никогда больше оттуда не поднимусь. Может, это случится дома, в моем кресле возле окна, может, на скамейке у озера, а вокруг меня лебеди будут укладываться спать.

– Как вы себя сегодня чувствуете, месье Сюррюг? – спросил я.

– Спасибо, бывало и лучше, – ответил он, – но с вашей стороны было очень любезно прийти. Мне кажется, моя дорогая жена уже теряет терпение возиться со мной.

Осунувшаяся голова на белой подушке, запах болезни, проступавший сквозь аромат чистого постельного белья. Я молчал, потому что не знал, что сказать.

Он прочистил горло и продолжил: – Зовите меня просто Тома, доктор. Я позволю себе выложить все начистоту, хоть мы и не слишком хорошо друг друга знаем. Я стал обузой для жены, и мне не хочется обременять ее еще и своим страхом. Но правда состоит в том, что мне безумно страшно.

Он выталкивал фразы толчками, набирал полный рот воздуха и выдавал предложение, опять втягивал в себя воздух и выдавал следующее.

– Я уверен в том, что вы не обуза, – попробовал я начать. Но Тома не отвечал, и пребывать в этой тишине было невыносимо. Так и знал, подумал я; не гожусь я для этого! И тут с подушки раздались слова: – Вы знакомы со смертью?

Я нахмурился.