— Уважаемые соратники, вы чего тут разорались?

Вы даже контуженых бойцов разбудили, не говоря уже о детях!

Я взглянул на часы: полшестого.

— Да, господа соратники, закрываем дискуссию…

Психиатр достал папиросу, но закурил ее только с третьей или четвертой попытки — у него заметно дрожали руки.

— Через полчаса постройте весь личный состав, не занятый в караулах, на пустыре перед штабом, — приказал я майору, и тот с подчеркнутой готовностью отсалютовал мне кулаком возле правого виска.

Я также акцентированно отсалютовал ему, потом деду и Юлии и пошел на второй этаж — мне нужна была плотная лента ткани, а там после памятного пулеметного обстрела до сих пор валялись изрезанные пулями портьеры.

Доброволец Кузьменко наконец осознал, к чему ему следует готовиться, — когда я пришел за ним в беседку, он поднял на меня свои печальные коровьи глаза и заблажил:

— Не стреляйте меня, люди добрые! Семья у меня осталась — жена-инвалид и дочка малая… Шесть лет ей всего! Погибнут они без меня! Не стреляйте!

Я молча взял его за плечо, и он взвизгнул от боли — видно, свело судорогой связанные за спиной руки. Вот такого — то визжащего от боли, то умоляющего, испуганного — я провел его по периметру забора вокруг Штаба, а потом вывел на середину пустыря, где уже стояли, построенные в каре, курсанты-артиллеристы и добровольцы Первого корпуса.

Кузьменко послушно встал на колени, и я завязал ему глаза куском портьеры. Потом достал нож и срезал у него с рукава черно-красную повязку Движения.

— Соратники! — закричал я, демонстрируя всем повязку. — Доброволец Кузьменко этой ночью предал не только нас, своих боевых товарищей. Он предал всех жителей Каширы, доверивших нам свои жизни!

Бойцы стояли недвижимо, но все, как один, повернули ко мне свои головы, глядя на середину импровизированного плаца, где скулил от ужаса доброволец Кузьменко.

Я вынул «Иж» и передернул затвор.

В наступившей тишине стали слышны детские голоса, доносившиеся со второго этажа садика — похоже, мы окончательно разбудили их своими дурацкими криками. Бедные дети, которым не дают поспать разные уроды…

Я не стал затягивать процедуру и зачитал свой короткий приговор:

— Именем Движения! За нарушение присяги! — и трижды выстрелил в землю.

После третьего выстрела я сорвал повязку с глаз Кузьменко и перерезал ножом веревку на его запястьях:

— Ты нам больше не соратник… Пошел отсюда, чмо!

Кузьменко медленно встал, щурясь по сторонам, потом пошел от меня, осторожно пятясь. Возле строя добровольцев он остановился, потирая затекшие руки, и негромко попросил: