— Так точно, соратник Антон!

— Почему ваш человек спал в карауле?

Оба добровольца одинаково неуверенно пожали плечами, и я начал заводиться от одного вида этих слизняков.

— В городе идут боевые действия! Мы ждем атаки коломенской братвы! Из Кольца Ожидания постоянно просачиваются разные твари! А это мурло спит на посту! — заорал я в ночной тишине и стало слышно, как зашевелились бойцы в секрете на остановке напротив.

— Честь и порядок! — вдруг заорали оба добровольца, окончательно проснувшись, и майор рявкнул на них раздраженно:

— Молчать!

Я убрал помпу на место — сейчас она только мешала.

— Завтра утром ты будешь расстрелян перед строем! — сообщил я связанному добровольцу, и он тупо кивнул огромной головой, легко соглашаясь с каждым моим словом.

Идиот, он даже не вдумывался в то, что я ему говорил. Зато вдумался майор — он робко тронул меня за плечо и заговорил тихим, вкрадчивым голосом:

— Соратник Антон, прошу вас на первый раз простить добровольца Кузьменко. Вчера тяжелый день был, люди устали, не все выдерживают…

— У нас каждый день теперь будет тяжелым! — ответил я, искренне не понимая, как люди могут быть такими беспечными. — Боец, заснувший на посту, нарушил присягу! Всякий нарушитель присяги должен быть расстрелян! Мы не будем либеральничать!

Мне показалось, что окружающие не очень верят в реальность обещанного мною расстрела, и я с большей, чем следовало, энергией поднял добровольца с земли, задрав его связанные кисти рук выше плеч.

Доброволец застонал от боли, и я снова гаркнул ему в лицо:

— Ты нарушил присягу! Ты будешь расстрелян!

Я повел его назад, в Штаб, за мной молча пошел Холмогоров, а оба добровольца остались стоять на посту, бормоча, как заведенные: «честь и порядок!», «честь и порядок!», «честь и порядок!».

Мы не успели дойти до пустыря перед садиком, как с той стороны донеслось преувеличенно бодрое:

— Стой, кто идет! Стой, стрелять буду!

— «Панда», — буркнул текущий пароль Холмогоров, несомненно, понимая причины этой демонстрации. Все же слышали, как мы только что орали на проштрафившегося бойца, и никому не охота было попадать под горячую руку начальства.

Я грубо толкнул подуставшего добровольца, и тот покорно зашагал быстрее, тихо постанывая от боли в заломленных руках.

Впрочем, у меня настроение было не лучше — я угодил в ловушку собственной принципиальности. Если утром, уже через два часа, я не расстреляю этого несчастного добровольца Кузьменко, все бойцы узнают, что можно спать на посту, а им за это ничего не будет.