Выходя, она с насмешливым торжеством сказала служанке:
— Ну, вот! Теперь можно сказать, уже всё улажено. Теперь у Адель Эрио будет выездной публичный дом — не правда ли, до такого еще никто не додумался? Мне кажется, господа мужчины будут в восторге.
— Почему вы решили устраивать приемы именно по четвергам? — спросила Жюдит.
Адель вслух ничего не ответила. Может, четверг — это была просто случайность. Или, может, она хотела составить конкуренцию знаменитым четвергам, которые устраивала Антуанетта де Монтрей? Мать Эдуарда, женщина, вызывавшая у Адель одну только неприязнь, имела чудесный салон.
— Я отобью их у нее, — сказала Адель вполголоса, имея в виду завсегдатаев салона графини де Монтрей мужского пола. — Им станет у нее скучно…
Для Жюдит ее слова остались загадкой.
— Божоле[8] у нее великолепно, — признал наконец банкир Делессер, — пожалуй, здесь, в этом доме, праздник божоле получился блистательнее, чем в любом ресторане, лучше, чем даже в Роше де Канкаль.
— Вам, как уроженцу Лиона, можно верить, — отозвался кто-то.
Шарль Дюшатель, молодой красивый депутат Палаты, в замешательстве произнес, опуская лорнет:
— У меня есть подозрение, господа, что наша очаровательная хозяйка переманила кого-то из знаменитейших поваров в Париже. Невозможно даже предположить, кто, кроме них, мог бы готовить такие ужины.
Делессер усмехнулся:
— А я вам даже скажу, чья это рука. Клянусь вам, это дело Моне — кухня точь-в-точь его, только с большим размахом.
— Но Моне служит у мадам де Монтрей, это всем известно!
— В этом-то и загадка. Но поверьте мне, я известный гурмэ[9]: только Моне мог это сделать, а уж каким способом — этого я не знаю.
Дюшатель с сожалением произнес:
— Как бы там ни было, я уверен, мадемуазель Эрио не вернет своих расходов.
— Да и на какие деньги эта шлюха устраивает такие приемы? Неужели Тюфякин до такой степени слеп?
— Господа, что за слова! — возмутился галантный Дюшатель. — Это уж ни на что не похоже. Говорить так — это даже неблагодарно…
— Черт возьми, Дюшатель, но вы же видите, чего она добивается. Дело мужской солидарности не дать ей нас околпачить — да-да, я говорю серьезно…