— Пожалуй, я тоже был не прав. Я забыл, что вы не моя собственность. — Усмехнувшись, он добавил: — Впрочем, всем ясно, что такая красивая женщина, как вы, не может быть ничьей собственностью.

Наступило молчание. Адель тихо дышала, не произнеся ни слова, комкая в руках платочек. Когда часы в библиотеке гулко пробили восемь, она вздрогнула. Фердинанд спросил, гладя ее руку:

— Хочется вам идти к ужину?

Она покачала головой.

— Адель, может быть, то, что я скажу, будет совсем не вовремя…

Она улыбнулась сквозь слезы:

— Говорите. Я ни на что не обижусь.

Мгновение он молча смотрел на ее склоненный профиль, влажные длинные ресницы, завитки на стройной шее, потом негромко произнес:

— Адель, я хотел бы эту ночь провести с вами.

Она подняла на него глаза. Какое-то время взгляд ее казался затуманенным, непонимающим, потом уголки рта дрогнули в печальной и мягкой, невыразимо пленительной улыбке. Она тихо ответила:

— И я.

Фердинанд знал, что она шлюха, что она спит со многими ради денег, и с ним тоже связалась, в частности, из-за каких-то выгод — казалось бы, она должна соглашаться на предложения в любое время, и все-таки он не думал, что сейчас она согласится. Из всех братьев Орлеанов Фердинанд был, пожалуй, самым добрым, чутким и великодушным, он ни к кому не относился свысока или с презрением, а к Адель тем более. Сейчас он чувствовал, что ей действительно нехорошо. Почему же она соглашается? Что заставило ее сказать «да»? Адель будто прочитала его мысли и, отвечая на его немой вопрос, проговорила едва внятно:

— Просто… просто вы очень вовремя появились. — Она вздохнула, так коротко, будто судорога прервала ее вздох. — Ах, Фердинанд, честное слово, мне ведь больше не у кого искать утешения, кроме как у вас.

Я очень одинока. И даже если я десять раз в день услышу признания в любви, это ничего не изменит.

Она взяла его голову руками и ласково, почти по-дружески коснулась его губ:

— Спасибо, Фердинанд.

— За что? Я ничего не сделал и ничего не сказал, дорогая.

— Да, вы мало говорите, но я чувствую, что вы добры ко мне. За это благодарю. И, поверьте, Фердинанд, я этой вашей доброты никогда не забуду.

Эта последняя ночь, проведенная в Нейи, была для нее очень счастливой. Такое редко бывало, но сейчас Адель не нужны были бурные наслаждения и яростные всплески страсти. Ласки Фердинанда, деликатные, утонченные, его рот, целующий ее губы, нежность, с какой он овладевал ее телом, — это было все, в чем она нынче нуждалась. А еще больше она хотела, обессилев после ласк, положить голову ему на плечо, на какой-то миг лишиться собственной силы, всех своих мыслей, самой своей личности, раствориться, довериться ему — ибо этому человеку действительно можно было довериться — и, затаив дыхание, на несколько секунд почти умереть в этом спокойном объятии. В эти секунды она казалась себе бестелесной. Ей было хорошо и спокойно, как никогда. Только Фердинанд мог дать ей это. И только этого человека — единственного из многих — она чуть-чуть любила.

Однако превращение, которое произвели с Адель горе и Фердинанд, не могло быть долгим. Когда в пять часов утра она вышла из комнаты герцога Орлеанского, слез уже не было в ее глазах. Она высоко держала голову, а на ее лице было холодное замкнутое выражение. Сбросив туфли и подобрав юбки, она, полураздетая, босиком побежала по галерее в башню Радоде, в свои апартаменты.