Внезапно несколько раз сухо щелкнул "Каштан". Значит, америкозы понесли некоторые потери. Просто так Закиров не стал бы стрелять. Выбравшись, наконец, из земляной ловушки, я увидел, что пулеметчик висит мешком картошки на своем "Браунинге", янкелей осталось всего трое, засевших за развороченным джипом, а далеко в поле маячит светлая головка убегающей с поля боя Даши. Но, если девчонка покинула поле боя, то чего же медлят мои ребята? Раскрошили бы давно последний очаг сопротивления из орудий броневиков, поставив точку в деле залпом гранатометов.

И лишь повернувшись в сторону ТБСов, я понял, отчего медлит мой отряд. Машины, медленно проявляющиеся в пелене рассеивающегося дыма, представляли собой печальное зрелище. Лобовая броня, словно бумага, была прошита иглами пятидесятого калибра. Что за, черт побери, начинка у этих патронов? Командирский БТР, по сравнению со вторым, разделанным под дуршлаг, лежащем на пробитых, спустившихся скатах, смотрелся еще по-божески. Но и ему неслабо досталось. Бронетранспортер уткнулся мордой в землю, задрав дымящуюся корму. Оттуда, спрятавшись за подбитыми машинами, отстреливались остатки армии спасения.

Свершились самые страшные опасения — возвращаться теперь, похоже, придется пешком. В очередной раз подумалось, что Замышляеву и в самом деле очень сильно повезло отдать концы в самом начале кампании.

— Amerikanisch arschloch, — заорал я, зажимая гашетку.

Один НАТОвец сразу свалился, почти перерезанный пополам очередью, но двое других успели прыгнуть за массивный капот "Хаммера", и пули застучали по обшивке джипа. Булат, залегший в нескольких метрах от меня, поменяв обойму, отрицательно покачал головой. Понятно, там даже он противника не достанет. "Каштан" — это не всепробивающая В-94, которая может прошить пяток таких внедорожников, поставленных в один ряд.

Пожертвовать последним, кажется, оставшимся на ходу транспортным средством, или затянуть дуэль, грозящую унести жизни еще, возможно, не одного бойца моего отряда? Колебался я недолго, и, уперев в бедро затворную коробку автомата, нажал на спусковой крючок подствольного гранатомета. Осколочно-фугасный выстрел, хлопнув зарядом пороха, по навесной траектории устремился к укрытию неприятеля. Три. Закрыв голову руками, подставив под ударную волну широкий бок ТКБ-0239, я повалился на траву. Два. Снайпер, прошептав что-то одними губами, крепче вжался в землю. Один.

Громыхнул оглушительный взрыв, разнеся американский джип на маленькие ошметки. Куски горячего железа посыпались вокруг меня. Один острый осколок чиркнул по руке, другой — ударился об автомат. Рядом, с громким лязгом, приземлилась вырванная дверь "Хаммера", возле Булата прокатилось объятое пламенем колесо. Но то, что янкелям пришлось не в пример хуже, не могло не порадовать. Нашпигованные шрапнелью, солдаты превратились в мясной фарш. Все, все готовы.

— Калач! — крикнул я. — Калач!

— Чего, Евген? — раздался голос сержанта в самом ухе.

Тьфу, я уже успел и позабыть про рации.

— Что чего? — возмутился я. — За девчонкой, быстро!

Спасатель серой тенью метнулся следом за спасаемой. Журналистка же успела убежать достаточно далеко, но Лешка и не таких ловил — вспомнить, хотя бы, его первую жену. Поднявшись, отряхнувшись, держа, на всякий случай, пылающий джип на прицеле, я приблизился к бывшим оборонительным позициям отряда миротворцев. На выжженной грунтовке остались одни трупы. От БТРов приближались всего две фигуры — Тараса, успевшего раскурить свою трубку, и хромающего Наиля. Эх, Герка, Пашка… земля вам пухом.

Закиров первым делом бросился к "Браунингу", с которого свисал, уходя в коробку, еще приличный кусок патронной ленты, нашпигованной огромными патронами. Открыв крышку, снайпер сразу обнаружил причину задержки стрельбы, стоявшей пулеметчику жизни — досылатель замял гильзу, и она застряла в выбрасывателе. Только Маркину с Елисеевым от этого нифига не легче.

— Смотри-ка! — восхищено воскликнул Татарин, демонстрируя патрон.50 Browning Machine Gun. — Какая форма сердечника! Я таких еще не видел.

Я бы удивился, если пулемет и патрон, простоявший на вооружении более семидесяти лет, не подвергся бы хоть маломальской модификации. Но больше всего я удивился поведению Булата. Только что положили кучу народа, подстрелили двоих наших, а его больше интересует оружие, чем что-то еще.

В Чехословакии, как-то раз, повезло мне оказаться на экскурсии в замке Франца Фердинанда. Да-да, того самого, убийство которого в 1914 году послужило предлогом для начала Первой Мировой Войны. Так вот, с первых минут экскурсии я чуть было не подумал, что принц — заядлый охотник. По всему замку были развешаны охотничьи трофеи — оленьи рога, кабаньи головы, медвежьи шкуры и так далее. Но первое впечатление оказалось ошибочным, и понял я это, когда увидел огромный гроссбух со скрупулезным подсчетом, где, кого и как подстрелил Франц Фердинанд. А цифра "5000" под кабаньими клыками на стене, как оказалась, означала, что это — пятитысячный убитый охотником кабан. Не пятитысячное подстреленное животное вообще, а именно кабан. Про такие трофеи, как "семья барсуков", где на стенде вывешены головы папы-барсука, мамы-барсука и басучат и говорить нечего.

Через пятнадцать минут экскурсии я понял, что Франц Фердинанд не охотник, и охотником никогда не был. Это маньяк, которому от жизни было нужно одно — стрелять. И, по большому счету, все равно куда, лишь бы стрелять. Видимо, в начале двадцатого века стендовая стрельба по подданным как-то не котировалась, вот и пришлось несчастному принцу на животных отрываться. Я понял, почему его, мягко говоря, недолюбливали в Европе.

Если бы его перед войной не замочили, то и война, скорее всего, продлилась бы недели две, от силы. Дай такому маньяку пулемет — и всем хана. Вернее, всем, кроме Франца, ему — море удовольствия.

Так вот, порою мне кажется, что Булат — такой же маньяк, которому все равно по кому и из чего дуплить, лишь бы дуплить. Стрелять много и часто — вот истинное наслаждение для Татарина. Остальное — так, прикрытие.

— Можешь с собой взять, — предложил я. — Только тащить на себе придется.