Я посмотрела в окно. Грязные потоки машин неслись мимо нас по шоссе, разбиваясь на ручьи в преддверии эстакады. Они перестраивались, сигналили, тормозили, зажигая красные огни. Снега все не было, и темнейшее время года казалось беспросветным. Лишь небо в стороне Москвы горело тусклым и яростным огнем.

– Фоменко ни в чем не виноват, – сказала я. – Он лишь поручил Кагарлицкому выяснить, честно ли была приватизирована ферма. И нельзя ли оспорить результаты приватизации.

– Вам-то откуда знать? – зло спросил он.

– Фоменко ни разу не вспомнил эту историю. Он не отдавал этого приказа. Сергей, признайтесь, ведь даже под пытками Кагарлицкий ничего не сказал?

– Он спасал свою шкуру!

– Он рассказал вам, что сам привлек Арцыбашева и Протасова для разговора с вашим отцом. Но ваш отец послал их к черту. Вот и все.

– Да уж конечно! После того, как отец послал их к черту, Арцыбашев сказал, что разберется. За это ему простили все долги. А потом начался пожар. Совпадение? Не смешите!

– Мирзоев провел очень добросовестное расследование. Я уверена, что у всех этих людей было алиби на ночь пожара.

– У Арцыбашева не было.

– Да. Поэтому Мирзоеву потребовалась клятва. И Арцыбашев ее дал. Он поклялся ребенком.

– Чего стоят его клятвы? Ах, как жалко, что я до него не добрался. Он опять разыграл историю с пожаром. Спрятался в преисподней. Надеюсь, последний год его жизни прошел в ужасе.

– В неописуемом ужасе, – подтвердила я.

– Мне жаль лишь одного: что я не вырвал у него признания. Я очень хотел услышать эти слова, произнесенными вслух.

– А почему вину за убийство Кагарлицкого взял на себя узбек?

– Так и было задумано. У него была больная мать, я оплатил ее лечение. Честная сделка.

– Вы все хорошо подготовили, – сказала я.

– У меня было много времени. И много средств.

– Арцыбашев унес эту тайну с собой, – я посмотрела на него. Он скривился.

– Для меня это не тайна. И вам не кажется, что его тройная смерть – лучшее доказательство его вины?

Я засмеялась.