— Скажите, Александр Алексеевич, а вы вообще-то в Бога, как, веруете? — Опять послышался звон поставленной на стол рюмочки.

— Вам это нужно знать?

— Хотелось бы знать!

— Предположим, верую!

Паша ощутил, что голос этого человека в любую секунду готов сорваться на крик.

— Не важно, сколько мне осталось на этом свете, неделя или три месяца. Не важно… Вы же из тех медиков, что в душу не верят…

— Вы отказываетесь подписать? — Зашуршала какая-то бумага.

— Да. Я отказываюсь. И я хотел бы уйти из клиники.

Голос Тимофеева прозвучал как-то мягко, пугающе:

— Завтра, завтра вы отсюда уйдете. Зачем вам здесь оставаться, когда мы бессильны вам помочь!

Ключ уже повернулся в замке, а Паша все еще стоял на коленях перед дверью, звонкий щелчок в самое ухо заставил его вскочить, но, если бы Тимофеев по какой-то причине не задержался в палате еще на минуту, он, конечно, заметил бы журналиста. Дверь распахнулась, когда Паша уже скрылся в темной глубине своей палаты.

— Может быть, вы и правы в чем-то! — долетел до его слуха тихий голос врача. — Может быть, может быть…

Он бесшумно и быстро прошел по коридору, белая спина растаяла в темноте. Зашуршал лифт.

Приоткрыв дверь своей палаты, Паша присел на кровати лицом к коридору. Так можно было поступить и с самого начала вместо того, чтобы стоять у стеночки, но до самого простого не сразу додумаешься. Следовало еще немного подождать. Не похоже было, что это уже все на сегодня. Горел красный круглый ночник. Потрескивал где-то рядом у соседней кровати непонятный медицинский прибор. Взвешивая варианты, Паша не отрываясь смотрел на закрытую дверь.

«Может быть, просто войти к нему и спросить, скажет ведь, все скажет. Просто войти и спросить… Войти и спросить я и завтра могу. Куда он до завтра денется?! Хорошо бы понять, что это за предложение, от которого человек отказывается по соображениям христианской этики? Хорошо бы узнать!»

Все-таки он заснул. Заснул, сидя на кровати, и не почувствовал, как голова упала на подушку. Пронесся какой-то яркий, плохо запомнившийся сон. Проснувшись, Паша присел. На этот раз никакого звука вообще не было, журналист не понял, что разбудило его. Но очнулся он вовремя. Дверь 707 открылась, вышла уже знакомая медсестра. Длинная рука подправила рыжие волосы, заткнула их под край белой шапочки. То, что волосы рыжие, он тоже скорее вспомнил, чем увидел. Медсестра смотрела на Пашу.

— Почему не спите, больной?

«Я сплю… — подумал Паша, падая мягко на спину и натягивая на себя одеяло. — Сплю я! Сплю!»

Он поворочался немного для вида и затих. Медсестра подошла, постояла над ним некоторое время. Было слышно ее дыхание. Наверное, золотые треугольнички в ушах отражали красный свет ночника. Он хорошо представил себе это, но глаз не разомкнул. Только уловив еле различимый отзвук со стороны лифтовой шахты, журналист соскочил с постели и, больше не размышляя, шлепая тапочками, подошел и потянул ручку двери. Дверь в 707 подалась. На этот раз она не была заперта.

В лицо пахнуло чем-то. Это был запах, не имеющий никакого отношения к смерти, запах дорогого коньяка. В красном ровном свете Паша увидел стоящую на столе высокую вазу. Слева от стола стояла чисто застеленная пустая плоская кровать. В вазе шикарные свежие розы.