И впрямь, даже если его побег именно в Амстердаме оказался случайным, неслучайным был сам поступок, к которому он шел медленно, но упрямо, приближая неотвратимое будущее, наступившее для него 26 июля 1976 года.
Этот поступок не только оставил в советских шахматах зияющую дыру наподобие воронки от тунгусского метеорита, но главное – вскоре оказался кратером действующего вулкана, заставившего изрядно поволноваться как функционеров шахматной федерации и Спорткомитета, так и советских бонз, стоявших на самой вершине пирамиды власти в стране.
Право на проживание
Мы встретились сразу после моего возвращения с межзонального турнира. Корчной жил тогда в доме Вальтера Моя неподалеку от Амстердама и очень опасался за свою жизнь. Вальтер рассказывал, что Виктор, оставаясь один, никогда не открывал дверь на звонки, к окнам не подходил, а если они выезжали в Амстердам для оформления каких-то документов, всегда ложился в машине на заднее сиденье, и Мой прикрывал его газетами.
Время от времени Корчной навещал меня. Это были тяжелые для него дни. Превосходно помню, как он, возбужденный, небритый, с воспаленными глазами, почти кричал:
– Вы меня не знаете, Генна. Я – не смелый. Не смелый я! Я – отчаянный! Отчаянный!
Я пытался его расшевелить: «Такая вот получилась история с географией!» (намекая на исторический и географический факультеты ЛГУ, которые мы окончили). Но Виктору было не до шуток: слишком уж его занимали важные текущие дела.
В один из тех августовских дней он попросил знаменитого шашиста Анатолия Гантварга, возвращавшегося из Голландии в СССР, взять с собой письмо для его родных. И, хотя миссия была чрезвычайно опасной, Гантварг согласился. Ни в своих книгах, ни где-либо еще Корчной не упоминает об этой просьбе, считая ее мелкой услугой. На самом же деле можно только представить, что бы произошло, если бы письмо невозвращенца обнаружили у Гантварга: закрытие выезда из страны на все времена, полагаю, явилось бы самым мягким наказанием. К счастью, всё обошлось, и письмо достигло адресата. Успешно закончилась и миссия Ханса Рее, игравшего месяц спустя на международном турнире в Сочи. Сумка с подарками и медикаментами, врученная Корчным голландцу, благополучно добралась до Питера.
В другой раз, тоже у меня дома, был очень неспокоен, поминутно выглядывал в окно, говорил, что человека, стоящего в подъезде напротив, видел уже несколько раз, что за ним следят советские – он знает точно. Возвращаясь к Мою, всегда просил проводить его до вокзала. Один из таких походов запомнился очень хорошо: мы шли по главной торговой улице Амстердама – Калверстраат. Это было 10 сентября 1976 года, днем раньше умер Мао Цзэдун, и об этом кричали шапки всех газет. Я поднялся с ним на платформу, дождался прихода поезда, увидел, как он сел в вагон, как поезд тронулся…
О том, что с перебежчиком могут расправиться, Корчной уже был наслышан, и опасения его не были безосновательны. Тем более что на него и впрямь каким-то образом вышли сотрудники советского посольства. Ему предложили встретиться, передать письма родных из Ленинграда, поговорить по душам: они понимают его проблемы, его импульсивный поступок, но еще не всё потеряно и т. д. и т. п. Действовали они, конечно, по приказу Москвы, но маловероятно, что посольские верили в успех своего предприятия. Случалось, государство прощало какому-нибудь беглецу его «предательство», при обязательном условии, что тот, вернувшись, публично покается, но Корчной был сделан из другого теста. Кроме того, уже появились официальные заявления ТАСС и Советской шахматной федерации, фактически отрезавшие Корчному путь назад.