Макс.

Я вздрагиваю, услышав его имя.

– Ты помнишь его? – продолжает Нора.

Я трясу головой, идущий от печки жар вдруг кажется мне невыносимым, а воздух в комнате слишком плотным, чтобы его можно было вдохнуть.

– Нет, – произношу я вслух. Лгу. Лгу легко и быстро.

– Он умер, Оливер, – говорит Нора, покачивая головой, и мне хочется сказать, что не был я там, не был, и не имею к этому никакого отношения. Хочу сказать, но не могу, потому что ни в чем не уверен, а холодный взгляд Норы ранит меня сильнее всего. Ранит, потому что я могу оказаться злодеем с бессердечным взглядом, злобным смехом и тайнами, спрятанными глубоко-глубоко в черной душе.

Она боится меня – кто я есть на самом деле, боится, что я мог совершить.

Возможно, так и должно быть.

– Я хотел бы… – свой голос я ощущаю как лезвие бритвы, которое проводит линию, отделяющую ложь от правды. – Жаль, что я не могу вспомнить, – с трудом договариваю я.

Нора прижимает к вискам ладони – блестит в отсветах огня кольцо на пальце. Она не знает, чему верить.

Я не должен быть здесь. В ее доме. А она не должна верить мне.

Я тянусь к двери, толчком открываю ее, впуская в дом порыв ветра, который хлещет по стенам, по занавескам, по длинным шелковистым волосам Норы. Я не говорю «прощай».

– Постой, – слышу я за спиной ее голос.

Обернувшись, вижу, что Нора подошла ближе и стоит сейчас в паре шагов от меня.

– Куда ты собрался? – спрашивает она.

– Я не знаю.

Нора смотрит в пол. Я не хочу, чтобы она приказала мне уйти, но знаю, что именно так ей и следует поступить. Она должна вытолкать меня прочь, запереть за мною дверь и сказать, чтобы я никогда больше не смел возвращаться сюда.

Она поднимает свои карие глаза и, хотя в них сохранилась еще тень неуверенности и недоверия, говорит:

– Ты можешь остаться здесь. Оставайся столько, сколько захочешь.

Я отрицательно трясу головой, но она обрывает меня раньше, чем я успеваю возразить.