Кажется, я думал, что нам может быть весело месяц? Хм, думаю, дольше. Нужно вернуть ее в офис, зиму с ней проведем, на острова слетаем, а потом… потом будет «потом».

Слышу тихое «Боже», и сдерживаю улыбку. Глаза не открываю. Чувствую, как простынь, которой мы оба укрыты были, слетает с меня, и приятное тепло рядом исчезает.

— Ой, – снова тихий писк, и меня накрывает исчезнувшей было простыней чуть ли не по глаза.

Я чуть ли не в голос смеюсь. Ну Надя! Вот как ты умудрилась-то такой скромницей остаться? Будто в монастыре росла.

И ведь муж был, ребенка родила. Почти двадцать шесть лет ей, но все еще не женщина, а девчонка.

По-прежнему не открываю глаза, слушаю, и внутренне смеюсь. Надя тихо ходит по комнате, пыхтит, вещи собирает. И, я абсолютно уверен, накручивает саму себя.

Та-а-ак! Кажется, кто-то излишне скромный направился к выходу из комнаты?!

— Сбегаешь? – лениво поинтересовался, и поднялся на локтях.

Надя вздрогнула, обернулась.

И меня нежностью сразило. Именно нежностью. Щеки у Нади разрумянились, глаза широко открыты, напуганные. Пытается с достоинством взрослой женщины на меня смотреть, но дрожит как заяц.

Чудо, самое настоящее. Откуда ты взялась-то такая, Надя?!

— Мне пора домой. Как ты себя чувствуешь после вчерашнего? – торопливо спросила она.

Знаю, что имела в виду мои «страшные раны», но прозвучало как прозвучало. Сама напросилась, Наденька.

— Великолепно. Если бы я не у себя был, а у тебя дома, то точно не стал бы сбегать. Как насчет того, чтобы повторить?

Ну все, не щеки – пожар.

Вот честно, от кого другого подобное бы не вызвало ничего, кроме недоброй издевки. Насмотрелся на тех, кто ночью такая, а утром – не такая.

— Дыши, Надя, – стер с губ ухмылку, даже в простынь завернулся, как послушный мальчик, чтобы не смущать этого одуванчика. — Все хорошо, ты не попадешь в ад. А если попадешь, там нам тоже будет весело.

Не удержался, все же.

А Надя губы поджала.

— Все отлично, не такая я дремучая, между прочим.