Хм, может я и правда неотразима сегодня, раз все хотят со мной потанцевать?!
Хотя… нет, не все. Никита вот не хотел. Сейчас отвернулся, Вере что-то втолковывает. Или шепчет? Или… что они там делают, блин?!
— Надь, это важно, – удерживал меня Сережа. — Я правда все понял, таким придурком был. Давай вернем все назад?
Я даже позволила себя обнять. А все наглость Сергея – из колеи меня выбила. До этого момента я все рвалась к столу, а тут застыла. И не потому, что Сережа впервые предлагает все наладить, а потому что сегодня годовщина его измены.
Действительно, ровно год назад, день-в-день это и случилось.
Какой символизм! И ведь не нашел лучшего момента? Я бы отказала, конечно, но сейчас-то он на что рассчитывает?
— Ты обалдел?
— Я тебя люблю, – невнятно пробормотал он.
— Ты просто феерический гад, – покачала я головой, и даже рассмеялась. — Сереж, иди уже к Верке, правда!
Медлячок чтобы ты заплакала…
— Я же не плохим мужем был! У нас ребенок, Надь. Я не говорю, что прямо сейчас мы помиримся, но мы можем этот вечер вместе провести. Потанцевать, поговорить. И потом, возможно…
— Невозможно, – перебила я.
Сережа не классический бывший муж-козел. Да, изменил, и не самым надежным был. Но не злой, просто дурной. Рано женился, да и я была только после школы и маменькиных наставлений. Не могло у нас ничего выйти, вот и не вышло. Так зачем он хочет вернуться обратно в это болото?
— Все возможно, милая. Я тебе напомню, – жарко зашептал он, и притянул меня к себе плотнее.
Баста поет про свой медлячок, а мое колено живет своей жизнью – поднимается, чтобы врезать по твердым намерениям моего бывшего прибывшего, как вдруг меня выдергивает из не самых приятных объятий.
Выдергивает в другие. Жесткие, мужские. И мужчина этот одуряюще-вкусно пахнет.
— А ты нарасхват, Надя, – жарко прошептал мне на ухо Никита, и задвинул себе за спину: — Подожди меня у стола, ладно? Одна. Мне хоть один танец оставь.
— Это еще что? – искренне возмутился бывший, перекрикивая музыку. — Надя! Тебе не стыдно?
Сережа переводил взгляд с меня на Никиту, и в глазах его даже в такой темноте читалось искреннее, незамутненное возмущение женской ветреностью.
Точно, дурной.