И ветераны-пограничники, и команда хомячков мне обрадовались. Первым делом — сауна. Всю мою одежду они в печке сожгли, злодеи. Даже сапоги. Они, конечно, развалились уже, но один раз в атаку в них сходить можно было. Ну, да ладно.

Оделся, рубашечка чистенькая, китель парадный, эмблемы золотые. Не грущу я из-за отсутствия наград, один черт, они в этой стране ничего не значат. Нет, иногда бывает, что их за реальное дело хорошему человеку дают, но это редко.

А так у советских наград другое значение.

Среди полководцев они обозначают близость к партийным кругам. Правда, ничего не гарантируют. Вон, у Блюхера и Тухачевского вся грудь была в орденах — содрали и расстреляли. Но все равно — дали награду одному, другие завидуют.

Медаль или орден на солдатской груди просто сигнал командиру — перед ним опытный боец. Ему и задачу можно поставить сложнее.

И все.

Хомячки считали иначе. Рядом с фуражкой лежал тряпичный сверток. Что тут у нас? Разворачиваю. Так — три ордена Боевого Красного Знамени, столько же Красной Звезды, Знак Почета, точно, как же без него, два ордена Ленина и Золотая Звезда. Откуда мне знаком этот набор? Точно, они его с маршала Тимошенко, с парадного портрета, слизали. Решили, что их капитан никак не хуже маршала, и приготовили такой же комплект наград.

Позже появятся новые ордена, но в октябре 41го года я стал самым орденоносным капитаном НКВД. Минут пять хохотал без перерыва. Хомячки в дверях столпились, улыбаются.

— Спасибо, — говорю, — парни, порадовали. Несколько медалей надо добавить, так не бывает — одни ордена. Сделайте мне еще один парадный китель и на него цепляйте, буду в нем в Смольный ходить, пугать партийцев.

А туда меня не заманишь, там я сразу на заметку попаду, еще когда начну пропуск оформлять. Поэтому и хомячки счастливы, и мне с чужими наградами ходить не придется.

Чайку выпил, так бы и не вставал, а время идет, а мне еще столько надо людей навестить. И нелюдей тоже. Сначала в общежитие к инвалидам, потом в райком партии.

У калек все было хорошо. Для вида на рынке подаяния просили, уже давно никто не подавал, а на самом деле меняли продукты на злато-серебро. За мешок гороха изумрудное колье взяли, похвастались.

— Завязывайте, — говорю. — Напишут донос, возьмут все добро выгребут и вас расстреляют. А покойникам ничего не надо. Перебирайтесь в штаб к пограничникам, перетаскивайте туда ценности и копчености, а остальные продукты отдадим доктору в больницу. Там три солдата есть, помогут.

Здесь тоже все нормально. Идем дальше.

В райкоме меня за танк ругали. Зная вину, молчу.

— Скоро последний транспорт придет с продуктами — сразу рассчитаюсь, и за танк, и за постоянную помощь. Что там не знаю, просто поделим поровну — половина вам, половина — медикам. Все по-честному.

Тут они от меня отстали. Продукты в октябре в голодающем городе все вопросы закрывают.

— Вывоз за вами. Придет от меня посыльный, скажет, откуда забирать.

Договорились.

Потом в управление кадров фронта. Там не голодали, но коньяк давно не пили, поэтому за последний ящик я перевод нашей морской пехоте оформил. Тем более что я их не в городскую комендатуру, подальше от фронта устраивал, а на Ораниенбаумский плацдарм, в 48ю дивизию. Только командовал на плацдарме наш старый знакомый генерал-майор Астанин, с которым мы еще под Лугой рядом воевали, и у него ветераны боев за город имели шансы дожить до общего наступления.