— Берегись! — пронеслось у меня в голове предупреждение «Хранителя».
Почему-то я стал оглядываться назад, думая, что угроза с поля, где лежат убитые и раненые. Но посланная со стены крепости стрела вошла мне в правое плечо. Я, как подкошенный, рухнул, ощущая, как горячая кровь стекает в подмышку, пропитывая рубаху. Воины воеводы прикрыли меня и Григория Григорьевича щитами. Еще несколько стрел с глухим стуком ударились в щиты и наступила тишина. Со стен что-то кричали воины, размахивая руками, но тут у меня закружилась голова, и я потерял сознание. Очнулся я в доме воеводы, возле меня сидел мой ученик — лекарь Данила, плечо было туго перебинтовано, боли я тоже не ощущал, просто хотелось пить и «по-маленькому», о чем я тут же попросил Данилу. Он принес откуда-то глубокую глиняную миску, сказав, что наложены швы и мне пока нельзя вставать. Сделав дело, я попил настой из трав и попросил рассказывать. Он сказал, что один из солдат неожиданно сошел с ума и открыл по нам стрельбу, но десятник застрелил его из пищали. Ну, а меня принесли к воеводе, где Данила вытащил стрелу, поставив укол с новокаином, как его учили, и зашил рану. Присыпал ее стрептоцидом (выговаривая медленно, по слогам, произнес он незнакомое слово) и поставил укол с пенициллином, так же старательно выговорил он название лекарства.
— Чей был воин, который стрелял в нас? — спросил я.
— Из здешнего гарнизона! До этого никто за ним плохого не замечал, а тут раз, и сошел с ума. Бабы говорят, бес в него вселился, как увидел наши машины, так и сошел с ума! — рассказывал мне новости Данила.
Услышав наш разговор, в комнату вошел воевода, на лице была виноватая улыбка, дескать, извини, князь за моих людей!!!
— Здравствуй, Андрей Иванович! Напугал ты нас! Ведь за твою голову государь и мою снимет. Ты уж извини нас, Андрей Иванович! Не углядели за заговорщиком, он ведь и в меня стрелял, да воины прикрыли щитами! Если бы не десятник, сколько еще вреда мог натворить! А ведь какой тихий был, исполнительный, кто бы мог подумать, что это враг? — оправдывался воевода.
— Успокойся, Григорий Григорьевич! Не держу я зла на тебя, это же война, да и рана не опасная. Данила обработал все хорошо, так что дней через пять буду здоров. Подсчитали трофеи татарские? — спросил я его.
— Да, все у тебя сотник сосчитал, ждет за дверями с докладом, куда стольких пленных девать будем, князь?
— А сколько насчитали-то? — поинтересовался я.
— Без малого тридцать пять тысяч басурман наберется, пока их ними же ранеными конями кормим. Прирезали, да засолили, чтобы не пропало. А потом чем их кормить, такую прорву?
— А ты направь гонцов к нагайскому князю Исмаилу с письмом, где дешево предложишь рабочую силу. Раздай по деревням рабов, скольких они угнали мужиков, вот теперь и пускай работают за них. Прости, воевода, что-то в сон потянуло, не смогу сотника уже принять!
Веки мои налились свинцом, и я заснул с мыслью, что подлый Данила дал мне с настоем снотворного. Сам учил, нечего на парня пенять!
Утром я проснулся от голода. Организм требовал для восстановления сил «топливо», и я тихонько поднялся с кровати и, минуя спящего за столом Данилу, оделся и спустился на первый этаж, откуда доносился аромат из кухни. Прислуга, увидев меня, всплеснула руками. Одни кинулись накрывать на стол, другие — за воеводой. Кто-то разбудил Данилу, и тот с испуганным лицом прибежал на кухню. Увидев меня жующего за столом, он успокоился, но все же проверил пульс и температуру. Дождавшись, пока я наемся, он проводил меня до кровати, где сделал перевязку. Рана побаливала, но терпимо, зашито было аккуратно, при нажатии гноя не было, края еще немного воспалены, но рана сухая. Поблагодарив Данилу, я отпустил его, попросив прислать сотника Матвея с докладом. Сам же, как и положено раненому, завалился на перину «болеть». Пока не пришел сотник, прижал кольцо ко лбу и спросил «Хранителя», что это было? Ответ был обескураживающе краток: «Чернобог!». Понятно, вселился в слабую душу, разъедаемую каким-либо грехом, и вот результат, погибла душа.
В дверь постучали, и вошел сотник. Поздоровавшись, он спросил о здоровье, и удовлетворенный ответом, что все нормально, стал рассказывать о трофеях:
— Взято 140 пушек, в основном среднего калибра, но есть с десяток тяжелых, осадных. Ядер взято немного, истратили сволочи на нас, пороха вовсе нет, взорвался при обстреле. Коней сколько поймали — сказать трудно, несколько тысяч наберется, остальные, что живы остались, разбежались по округе. Оружия и доспехов сосчитать трудно, особо ценное убрали, а остальное кучей лежит на площади. Пленных поставили на уборку трупов, пока не завоняло. Ребята все отдыхают, но без злоупотребления, ждут Вас, переживают.
— Пленных кто охраняет? — полюбопытствовал я.
— Две сотри из гарнизона! Пригрозили, если сбежит один из десятка, — казнят десяток, сбежит десяток, — казнят сотню, и так далее!
— Сурово, однако! Ну, да ладно, теперь пусть у здешнего воеводы голова болит, мы свое дело сделали, враг разбит!
День прошел спокойно, рана почти не болела, но я все же носил руку на перевязи, чтобы поменьше ее беспокоить. Попировать с воеводой не удалось из-за моего ранения, но общались мы с ним достаточно тепло. Съездили, посмотрели на пленных татар, которые сидели угрюмо на двух десятинах луга, огороженные по периметру щитами. Со всех сторон были расположены воины с оружием и луками, стояли пушки, направленные на лагерь. В общем, все серьезно.
— Как меняешь караул? — спросил я воеводу.