— В вилку берут, сейчас попадут. — пояснил более опытный.
И точно, третий выстрел разнес один из грузовиков, а другое орудие повредило гусеницу Т-IV, и танк завертелся на одном месте. Пристрелявшись, пушки перенесли огонь на батарею врага. Грузовики прицепили пушки обратно и стали их оттаскивать на безопасное расстояние. Но было поздно, два выстрела моих пушкарей из двух орудий, — и грузовиков как не бывало. Танки тоже открыли огонь по моему доту. Стены гудели от попаданий, но выдерживали обстрел. Вот задымил один танк, вот у другого распласталась гусеница. Подключились с холма и зенитчики, уничтожив легкие танки Т-II. Те, густо дымя, застыли на поле. Два средних танка, пятясь и отстреливаясь, отползали к лесу. Заработала дальнобойная артиллерия, ее тяжелые снаряды стали падать на холме, стараясь подавить наши пушки. Видно, где-то немцы посадили корректировщика, и он передает координаты. Прижал кольцо ко лбу:
— Хранитель! Где у фрицев корректировщик?
— Что значит это слово? — раздался в ответ вопрос.
— Ну, это наводчик, который говорит ворогу, где стоят войска противника! — попытался я «разжевать» ему этот вопрос.
— Тогда это в ближайшей машине, что стоит рядом с деревней!
— Спасибо, Хранитель! — сказал я и, перебежав в церковь из блиндажа к пушкарям, указал на танк.
Два выстрела, и он густо задымил. Из люков никто не вылезал, а через минуту взорвались внутри танка боеприпасы, отбросив башню далеко в сторону. У околицы одиноко строчил по пехоте пулемет, изредка затихая для перезарядки.
— Семён! — обратился я к пограничнику, который из снайперской винтовки отстреливал делающих перебежку фрицев с мстительным выражением на лице.
Услышав, что я обращаюсь к нему, он повернулся ко мне с обиженным выражением, как будто у него отбирают любимую игрушку.
— Семён, надо спасти наших, что еще живые! Возьми людей, мы поддержим огнем!
Он молча кивнул мне головой и, захватив с собой двух друзей погранцов, они начали спускаться по склону к поселку. Немецкая колонна отползла к лесу и вновь стала разворачивать оставшиеся два орудия. Сохранившийся единственный танк стрелял от леса, но расстояние было большое, и снаряды то падали на горящий поселок, то ударялись в холм, а то и вообще улетали за реку. Наши пушки перенацелились на залегшую пехоту и открыли огонь шрапнелью. После нескольких выстрелов пехота не выдержала и побежала к лесу под огнем пулемета, который выхватывал черные фигурки из толпы, и они застывали на лугу. Немецкие пушки и танк открыли огонь по пулемету. На какое-то время он замолчал, но через некоторое время застрочил с другого места, отгоняя пехоту еще дальше. Танк и пушки перенесли огонь теперь на это место, и опять пулемет смолк чтобы заговорить уже с другого конца. Пулеметчик был опытный и менял огневую точку, видя, что его могут накрыть огнем, как-бы издеваясь над фрицами. Семён с пограничниками уже должны быть там, я приказал всем быть готовыми, чтобы прикрыть товарищей. Вынырнули они из-за стелющегося дыма неожиданно, двое бойцов вели под руки раненого пулеметчика, а Семён, чертяка, тащил за собой «Максим». Увидев на склоне холма бойцов, пехота открыла огонь по ним, и вновь вся круча взорвалась огненным шквалом из всех стволов, даже зенитные «Эрликоны» прошлись по гитлеровской цепи. Две полковые пушки били шрапнелью, выкашивая немецкую пехоту, заставляя фрицев зарываться в землю или искать укрытие. Им уже было не до бойцов, поэтому и добрались мои бойцы целые и донесли раненого пулеметчика. Его они занесли в подвал, где уже лежали раненые, их обслуживал санинструктор, которого прикомандировал сам комдив. Хоть у него и своих раненых куча, но о нас он позаботился. Немецкая дальнобойная артиллерия продолжала методично обстреливать наши позиции по старым координатам. Один из снарядов разворотил левый «Эрликон», весь расчет погиб, да и трудно уцелеть при попадании 150-мм снаряда. Пушкари из церкви, несмотря на их обстрел, не переставали уничтожать остатки немецкой колонны. Их беспокоящий огонь все ж заставил немцев удалиться в лес, оставив на поле разгромленные танки, грузовики и кучу убитых и раненых. На какое-то время наступила тишина, даже дальнобойные орудия замолчали. Позвонил на мост, тишина, видно, перебит провод, вновь отправил телефониста восстановить связь и старшину проверить позиции на мосту, сам же спустился к раненым. Санинструктор посетовал, что из всех лекарств у него только йод, спирт и бинты, а двоих раненых надо срочно оперировать. У одного ранение в грудь, задето легкое, так как рана пузырится при дыхании, у второго — в живот. Оба, по его словам, не жильцы, если не отправить срочно в лазарет. Раненый в живот тихо стонал от страшной боли. Бинты были пропитаны кровью. Губы были искусаны до крови от боли. Лицо, даже в полутемном подвале, было бледное и покрыто капельками пота.
— Товарищ командир, — тихо, в два приема прошептал он. — дайте пить и Ваш пистолет, не могу терпеть эту боль! — и по его щеке скатилась слеза.
— Сейчас, потерпи. — склонился я над ним и ввел его в сон.
После чего сосредоточился и через ладони, направленные на его раны, стал восстанавливать поврежденные органы. Энергия быстро покидала меня, но и стоны раненого затихали. Почувствовав, что осталось мало энергии, я прекратил лечение. Вывел раненого из сна и, пошатываясь, пошел в блиндаж на лежанку из сена. Полежать долго не удалось, немцы пообедали, и разрыв снаряда известил нас об этом. На этот период я отправлял всех за вторую стену на берегу реки. Пробить две толстые кирпичные стены немцы не могли, поэтому там было безопасно. Ну, а чтобы просто так не сидели, я заставил их рыть щели, все ж не так страшно под обстрелом, когда занят чем-то.
Через час вновь пронесся крик наблюдателя «Воздух!». Как всегда, из-за леса вынырнула девятка бомбардировщиков, прикрываемая мессерами. Застрекотали «Эрликоны» от моста и наш оставшийся зенитный «Эрликон». В небо потянулись огненные нити, разбивая немецкий строй. Я приказал пулеметчикам помочь зенитчикам, и по ним открыла огонь вся круча. Казалось, что может сделать маленькая пулька немецкой машине, но, по-видимому, что-то повреждается, так как неожиданно два самолета, клюнув носом, устремились вниз, дымя из-под крыльев черным жирным дымом. Взрывы были мощными, видно, взорвались еще и бомбы. Остальные «Юнкерсы» поднялись выше и сбросили свой груз по поселку. Юркие «Мессершмиты» прошлись, как метлой, из пулеметов и пушек по нашим позициям, заставив замолчать второй «Эрликон». Только с помощью зенитчиков на мосту удалось сбить один «мессер» и отогнать остальных, но потери были большие.
То, что мы не дали отбомбиться бомбардировщикам мало что дало, все испортили «мессеры». От их огня пострадало больше бойцов, чем от всех бомбежек. Моя круча осталась без зенитных «Эрликонов», да и на мосту от истребителей было много пострадавших, но хоть сами «Эрликоны» были целы. Бомбить район моста немцы боялись, так как мост им был нужен. Пока было затишье, отправил саперов минировать мост, через некоторое время оттуда позвонил сапер и сказал, что взрывчатка под мостом была уже заложена нашими войсками, просто взорвать по какой-то причине не успели. Он проложил новые провода, и по моему приказу готов уничтожить мост. Нам пока надо продержаться до вечера, ночью уйдем.
Чувствую, что сила ко мне вернулась, пошел вновь к раненым. Раненый в живот спал, спокойно и умиротворенно. Видно, боли прошли, и теперь он был уже уверен, что выздоровеет. Оглянулся, ища раненого в грудь, в подвале его уже не было. Подошел к санинструктору, он, поняв, что я ищу раненого в грудь, с грустью сообщил, что тот отмучился, и его только что закопали в воронке. Двенадцать раненых были транспортабельны. В основном ходящие, трое вообще с контузией, без внешних повреждений, но им надо было отлежаться. Остальные ранения у других не угрожали жизни, это ранения плеча, руки, головы. То, что выставляется из окопа, и поражается пулей или осколками. Тут уж санинструктор постарался, все были перевязаны, раны обработаны, у одного на руку наложены шины (была перебита кость).
Забежал наблюдатель с докладом, что из леса показалась странная машина. Вышел и в объективе бинокля наблюдал пропагандистскую машину фрицев. Металлический фургон украшали два больших громкоговорителя, через которые вскоре полилась русская песня «Катюша», которая неожиданно прервалась и сменилась русской речью. Немецкий прихвостень на чистом русском языке обещал нам златые горы, если мы сдадимся. Говорил, что немецкие войска уже захватили Киев, Смоленск, Ленинград и другие города, что в течение двух недель возьмут Москву, что Сталин бежал за Урал и прочую грязь. Я попросил пушкарей пугнуть этого гаденыша, но, оказывается, они поняли это по-своему, и первый же залп разнес автомобиль. Вверх полетели громкоговорители, и машина ярко вспыхнула от разлившегося бензина. В наступившей тишине послышались восторженные крики бойцов. Те, что были на мосту, только слышали немецкого агитатора, но не видели его конца. Просто после залпа пушек над разрушенной деревней поднялся черный дым от разбитой машины, и слышны были веселые крики бойцов с крутояра.
Немцы в отместку вновь открыли артиллерийский обстрел наших позиций. Бойцы по привычке укрылись в щелях за второй стеной вдоль реки. Неожиданно снаряд взорвался перед амбразурой, взрывной волной опрокинуло орудие, положив осколками весь расчет. Я матом погнал всех оставшихся в щель, так глупо погибнуть было обидно. Понадеялись на толстые стены, и вот… Четыре погибших, и так, ни за что, за просто так… Что, нельзя было спуститься в щель? Парни — золото, но так глупо погибнуть! Выдернул из кучи склонившихся над телами товарищей младшего лейтенанта и, притянув его за гимнастерку к себе, выдохнул: