Когда он вернулся, она встретила его веселым взглядом. С тех пор как недуг стал заявлять о себе все явственнее, она вообще повеселела – словно смутное чувство вины, пришедшее со смертью Клерфэ, теперь угасало вместе с остатками ее жизни. «Боль утраты дорогого человека, – с легкой иронией думала она, – становится терпимей, когда знаешь, что самому тебе недолго осталось». И даже бессильная ярость, вспыхивавшая в ней при мысли о собственной болезни, со смертью Клерфэ как-то улеглась. Конец неизбежен, что для больного, что для здорового, такое вот парадоксальное равенство.
– Бедняга Борис! – усмехнулась она. – Что тебе сказал эскулап? Что я не перенесу дорогу?
– Ничего подобного.
– Я ее перенесу. Хотя бы наперекор его прогнозам. И вообще проживу еще долго.
Волков вскинул на нее удивленный взгляд.
– Не сомневаюсь, душа моя. Я тоже так чувствую.
– Ну и отлично. Тогда плесни-ка мне водки.
Она протянула ему рюмку.
– Какие же мы все-таки жулики, – продолжила она немного погодя. – Все эти наши уловки дурацкие! Но что нам еще остается? Если уж страшно, можно ведь страх на что-то употребить. Фейерверк из него устроить, показуху какую-нибудь затеять, житейскую премудрость сочинить, которой грош цена.
Очень ласковым, теплым днем они ехали в горы. На полпути до перевала на крутом повороте встречная машина остановилась, чтобы их пропустить.
– Хольман! – воскликнула Лилиан. – Это же Хольман!
Водитель в машине удивленно поднял голову.
– Лилиан! И Борис! Но как…
Однако позади него уже нетерпеливо сигналил итальянец в маленьком «фиате» – не иначе, вообразил себя автогонщиком Нуволари.
– Я только машину отгоню, – крикнул Хольман. – Подождите меня!
Он съехал на обочину, пропустил нетерпеливого итальянца и подошел к ним.
– Что случилось, Хольман? – спросила Лилиан. – Куда это вы?
– Я же говорил вам, что выздоровел.
– А машина?
– Напрокат взял. Как-то глупо показалось на поезде ехать. Теперь, когда я снова в гонках.