Книги

Жизнь Гогена

22
18
20
22
24
26
28
30

— Как! — воскликнул Морис. — Сегодня, сегодня, когда восторжествовала справедливость, когда пришла слава!

— Выслушай меня, — отвечал Гоген. — До сих пор я не мог обеспечить свою семью и свое искусство… И даже только свое искусство. А сегодня, когда передо мной забрезжила надежда, я острее, чем когда бы то ни было, чувствую, какую чудовищную жертву я принес и как это непоправимо.

И Гоген дал волю своим чувствам. Он рассказал Морису о своей жене, о детях, о ране в сердце, которую он скрывал, мучительно и напряженно оберегая свою тайну, маскируясь жестокостью и иронией, безжалостный к другим и к самому себе. В этот миг, когда заканчивалась целая глава его жизни, он, может быть, предчувствовал, что за две недели до этого в Дании в последний раз в жизни видел жену и детей, что его надежда вновь стать мужем и отцом тщетна, что непоправимое совершилось уже давно.

Поль Гоген. Мари Дерен.

— Я ухожу, — сказал он Морису, вставая. — Мне надо побыть одному. Встретимся не раньше, чем через несколько дней.

Он подобрался, выдавил на губах кривую «надрывающую душу» улыбку.

— Не раньше, чем я смогу простить себе, что плакал в твоем присутствии, — добавил он.

Часть третья. Мастерская в тропиках (1891–1898)

I. Смерть короля

Душа наша — корабль, идущий в Эльдорадо… Малейший островок, завиденный дозорным, Нам чудится землей с плодами янтаря, Лазоревой водой и с изумрудным дерном. Базальтовый утес являет нам заря. Бодлер. Плаванье[127]

7 апреля пароход «Океания» прошел Суэц, 11 апреля Аден, с 16 по 17 апреля сделал остановку в Маэ на Сейшельских островах. Теперь пароход плыл по Индийскому океану в Австралию, куда он должен был прибыть примерно через две недели[128].

Погода стояла отличная. Гоген прогуливался по палубе, глядя на горизонт, на касаток, которые по временам выскакивали из воды. Его длинные волосы, широкополая шляпа в духе Буффалло Билла сразу выделяли его среди других пассажиров, в большинстве своем колониальных чиновников, с которыми он не сближался. Он беспощадно судил этот «никчемный» люд, которому «государство оплачивает дорогостоящие прогулки с женами и детьми и дорожные расходы. А впрочем, — соглашался он, — люди они славные, и единственный их недостаток, кстати, весьма распространенный, это то, что они — самая настоящая посредственность».

Глядя на этих господ в белых воротничках, окруженных семьями, Гоген еще острее чувствовал одиночество, которое охватило его с той минуты, как он в последний раз пожал руки немногочисленным друзьям, провожавшим его на Лионском вокзале. «На палубе нашего корабля я и в самом деле до странности одинок…»

Гоген купил билет второго класса и теперь жалел об этом. Третий класс располагал почти теми же удобствами, а он сэкономил бы несколько сот франков. Между тем он уже сильно поистратился. Заплатил долги, ссудил пятьсот франков Шарлю Морису, наконец перед отъездом снял комнату на первом этаже на улице Буржуа, 9, по соседству с жильем Монфреда, для Жюльетты Юэ и купил ей швейную машинку, чтобы она могла работать на дому. Надо же было случиться несчастью: девушка забеременела…

30 апреля пароход прибыл в Австралию. Следуя вдоль южного берега материка, он поочередно останавливался в Олбани, Аделаиде и Мельбурне, потом двинулся к Сиднею. Австралия разочаровала Гогена. Тринадцатиэтажные дома, паровая конка и кебы, как в Лондоне. «Такие же туалеты и вызывающая роскошь. Стоило делать четыре тысячи лье, чтобы это увидеть!» — сокрушался художник.

До Новой Каледонии — конечного пункта маршрута, по которому следовали суда Управления пассажирского пароходства, — от Сиднея было всего три дня плавания. 12 мая «Океания» бросила якорь в порту Нумеа. Гоген уже в Адене начал беспокоиться, каким образом ему удастся добраться от Новой Каледонии до Таити. Сведения, которые ему удалось собрать, не утешали: быть может, придется ждать пересадки три, четыре, а то и пять месяцев. Поэтому, едва только он высадился в Нумеа, он тотчас отправился к губернатору. Это было очень разумно: увидев бумагу, которая подтверждала миссию Гогена, губернатор разрешил художнику отправиться на Таити на военном пароходе «Ла Вир», отплытие которого было назначено на 21 мая.

«Удивительная колония эта Нумеа! — писал Гоген жене. — Хорошенькая и презабавная. Чиновники, их жены. Семейства, которым при пяти тысячах франков жалованья хватает средств разъезжать в карете, дамы в роскошных туалетах! Разгадать эту загадку немыслимо! А всех богаче освободившиеся каторжники[129], они-то в один прекрасный день и возьмут верх. От всего этого так и подмывает начать прожигать жизнь, заняться подделками, — если тебя осудят, ты в скором времени заживешь счастливо. В общем, каждый ищет счастья где может».

На «Океании» Гоген плавал с чиновниками, на «Ла Вире» ему пришлось плыть с офицерами. Тут были и моряки, и армейцы, которые ехали на место службы. Один из них, капитан Сватон, плыл с Гогеном до Таити, где должен был вступить в командование ротой морской пехоты, расквартированной в Папеэте.

На «Ла Вире» Гоген провел три недели.

Ночью 8 июня, на девятнадцатый день плавания, он заметил вдали зигзаги огней у подножия конусообразной зубчатой горы. Корабль обогнул Моореа, остров по соседству с Таити. Показалась земля, о которой так долго мечтал Гоген.

Часы шли. 9 июня рассвет над Тихим океаном озарил фиолетовые вершины двойного вулканического массива, который, поднявшись из воды, образовал Таити и его гористый полуостров Тайярапу. Вдоль берега тянулись тонкие стволы кокосовых пальм. Там и сям среди зелени виднелись хижины. Пройдя ворота кораллового рифа «Ла Вир», вошел в рейд Папеэте и стал медленно подходить к набережной, рдеющей пятнами листвы брахихитонов. По воде скользили пироги местных жителей. «Это не стоит бухты Рио», — думал Гоген.