20. Сумерки в Турине

2 сентября 1888 года Ницше закончил «Сумерки идолов». Это была его вторая написанная за тот год книга. Но на следующий же день он начал еще одну.

Еще в августе он считал, что следующей крупной работой станет «Воля к власти». За предыдущие месяцы он сделал множество заметок к ней, но буквально 4 сентября, в тот же день, когда он начал писать новую книгу, он передумал и набросал то, что назвал окончательным планом переоценки всех ценностей. Эта переоценка должна была потрясти самые основы мысли и отразиться в четырех книгах.

Первая книга должна была называться «Антихрист. Попытка критики христианства».

Вторая – «Свободный ум. Критика философии как нигилистического движения».

Третья – «Имморалист. Критика морали – худшей формы невежества».

Четвертая – «Дионис. Философия вечного возвращения».

Ницше находился в стабильном состоянии нестабильности, хорошего настроения, удовлетворения собой и целостностью мира. Он даже не обращал внимания на атмосферные явления, которые ранее правили им, как небесный диктатор, руководя его настроением и возможностями. Погода в Зильс-Марии в конце лета 1888 года была метеорологическим кошмаром. С неба лилась вода в каких-то немыслимых количествах. Когда ему удавалось урвать время от главной задачи – создания книги – и написать письмо кому-то из своих обычных корреспондентов, он почти с отцовской гордостью и исключительной точностью непременно включал статистику выпавших осадков. Озера, которые определяли местный ландшафт все семь лет, что он сюда приезжал, теперь изменили форму, расплываясь, как амебы. Они впитывали в себя пространство, качественно меняя уровень света, который был так для него важен. Его обычные прогулки стали испытанием. С листьев на деревьях ему на голову сыпались дождевые капли. Ноги увязали в хлюпающей, размокшей растительности, что было очень опасно для человека полуслепого. Скала Заратустры, которая служила ранее знаком символической границы между двумя стихиями, поскольку находилась с одной стороны в озере, а с другой – на берегу, теперь была полностью окружена водой. Полуостров Шасте, на котором он подумывал построить себе хижину отшельника, теперь уже стал островом. Да и сам он тоже.

Мета фон Залис-Маршлинс закончила свой летний визит в Зильс-Марию. Разделявший его страсть к музыке аббат фон Хольтен тоже уехал. Настал конец разговорам о Вагнере, к тому же добрый аббат взял на себя труд разучить ряд музыкальных произведений Петера Гаста, чтобы доставить Ницше удовольствие слушать музыку друга. На несколько недель Ницше полностью посвятил себя выявлению различий между древним метрическим ритмом поэзии, который он называл «ритмом-временем», и более поздним метрическим ритмом, корни которого уходили в «варварский» мир и который он характеризовал как «ритмику аффекта». Он отстаивал идею о том, что «ритм-время» древнего классического мира использовался как «своего рода масляная пленка на воде» – средство обуздания эмоций, овладения страстями и в какой-то степени их устранения. «Ритмика аффекта» [71] же имела истоки в первобытном сознании. В сочетании с церковной музыкой она превратилась в германский варварский ритм, который использовался как раз для усиления эмоций [1].

20 сентября он уехал из Зильс-Марии в Турин. Поездка не обошлась без происшествий: в районе озера Комо было масштабное наводнение, и дорогу поезду через один деревянный мост освещали факелами. Обычно этого было бы достаточно, чтобы причинить хроническому инвалиду ужасные боли на много дней вперед, но сейчас ему казалось, что силы воды освободили его. Водная стихия выпустила его волю к власти.

Во время предыдущего визита Турин произвел на него впечатление масштаба, свободы и величия; тогда у Ницше значительно улучшилось здоровье и произошел небывалый творческий подъем. Сейчас, вернувшись, он почувствовал, что этот город еще лучше, чем ему казалось изначально. Гуляя по тенистым галереям и роскошной набережной, он опьянялся чувством, что здесь он наконец-то обрел всеутверждающее духовное состояние сверхчеловека. Если бы вся его жизнь протекала именно в этом настоящем, он готов был сказать «да» всему кругу вечного возвращения – тому, что происходило раньше, и тому, что еще произойдет. «Я сейчас самый благодарный человек на свете; настала пора моей большой жатвы. Все мне легко…» [2]

В его письмах той поры, как и прежде, описывается, что Турин превосходит все, с чем он имел дело до этого, но сейчас благородный характер города еще ярче проявился во время празднования бракосочетания принца Амадео, герцога Аосты и бывшего короля Испании, с его племянницей, на двадцать один год его младше, – принцессой Марией Летицией, дочерью Наполеона Жерома Бонапарта и правнучкой императора Наполеона. Повседневная реальность Турина стала напоминать Байрёйт во время фестиваля. Члены королевских домов – Савойского и Бонапартов – шествовали между величайшими дворцами города. По мостовым прогуливались знатные, в позументах военные, никогда не нюхавшие пороху, и их дамы в шелках и атласе будуаровых тонов, напоминавших о самых интимных вкусах Вагнера. Город превратился в огромный театр, который необыкновенно подходил человеку, чье сознание собственного «я» медленно переходило в манию величия.

Сразу же после подробнейшего отчета о королевской свадьбе в газете того времени без малейшей иронии поместили статью «Санитарный брак», в которой говорилось, что в Соединенных Штатах Америки «посредством сочетания многих пород выводится совершенно новая раса. Наши иммигранты, вступая в брак со своими предшественниками, порождают наследников с более быстрым и агрессивным мыслительным типом, чем их собственный, и Дарвин отметил, что тела и конечности этих наследников заметно длиннее, чем у их предков… Вскоре мы будем применять для брака принцип естественного отбора…» [3] Утверждалось даже, что существуют молодые девушки и юноши, которым, вследствие их недостаточного здоровья, никогда не следует жениться. В воздухе витала евгеника. Через семь лет Альфред Плётц опубликует свою первую работу по «расовой гигиене», в которой ради доказательства собственных биологических теорий отбора сочетает превратное истолкование ницшеанской концепции сверхчеловека и дарвиновского принципа выживания наиболее приспособленных [4].