Без веры в свободу воли нельзя верить и в моральную ответственность. Сама идея вины или греха ошибочна, поскольку подразумевает, что человек мог поступить иначе. В итоговом анализе отстраненный, даже циничный подход Рэ отрицал любую возможность того, что человека что-то может укреплять, наставлять, оправдывать, возвышать или выводить за границы. Итак, избавившись от метафизики, Рэ оказался еще большим пессимистом, чем Шопенгауэр, но именно его натуралистическая доктрина позволила Ницше отойти от метафизического романтизма Шопенгауэра и Вагнера в сторону более научной, позитивистской картины мира. На это новое направление сильно повлияли попытки Рэ объяснить моральные чувства, воссоздав их историческое или доисторическое развитие в ходе разработки так называемой «эволюционной этики».
Рэ объяснял мораль следующим образом: как дети формируют идеи в ходе повседневного опыта, по примеру родителей и с приобретением привычек, так человеческая раса со временем обрела имеющуюся ныне мораль. Взгляды Рэ на появление морали шли в русле дарвиновской эволюционной этики, изложенной в «Происхождении человека и половом отборе». Возможно, что Ницше был знаком с этой книгой лишь понаслышке – например, от Рэ [5]. По крайней мере, сомнительно, чтобы он мог хорошо читать по-английски. Однако мы точно знаем, что он читал статью Дарвина «Биографический очерк ребенка» [6]. Это короткая статья, рассматривающая вопрос первых проявлений морали. Дарвин рассказывает, как встретил своего двухлетнего сына Уильяма, выходящего из столовой «с блестящими глазами и с каким-то странным, напускным видом». Ребенок стянул немного сахара. Дарвин заключил, что дискомфорт ребенка был связан с фрустрированным желанием угодить: он уже обрел способность связывать прошлые и будущие события. Дело было не в страхе наказания, поскольку ребенок «никогда не был наказан». Для Рэ статья доказывала второй принцип его докторской диссертации: совесть не имеет трансцендентного источника. Ницше собирался написать об этом целую книгу – как он выражался, исследование происхождения морали.
Рэ носил с собой экземпляр «Максим» Ларошфуко. Он и сам был большим мастером афоризмов, например: «Обучение меняет наше поведение, но не наш характер» или «Религия происходит из страха перед природой, мораль – из страха перед людьми» [7].
Докторская диссертация Рэ содержала смелое и удивительное заявление: «В этой работе есть пробелы, но пробелы лучше, чем временные затычки». Много пробелов и в его афоризмах, которыми он предпочитал передавать свои мысли. Афоризм – удивительно ненаучный метод для человека, именующего себя эволюционным этиком, поскольку эта сфера явно нуждается в научных доказательствах, где В неуклонно следует из А, а афоризм, как отмечал Ницше, может быть истолкован самыми разными способами: «Афоризм, по-настоящему отчеканенный и отлитый, вовсе еще не “дешифрован” оттого лишь, что он прочитан; скорее именно здесь должно начаться его толкование, для которого потребно целое искусство толкования» [35] [8].
Ницше попытался имитировать по-французски элегантный афористический стиль Рэ. Краткость привлекала его внимание еще и потому, что короче становились периоды, когда он вообще мог писать и читать: «Эта невралгия взялась за дело столь основательно, по-научному; она форменным образом зондирует, до каких пределов я могу выносить боль, и посвящает этому исследованию всякий раз часов по тридцать» [36] [9]. Он не всегда мог найти секретаря, который взял бы на себя запись под диктовку, а записать хорошо продуманный афоризм было минутным делом.
Первые афоризмы, которые он занес в свою записную книжку, похожи на фразы из печений с предсказаниями: «В любой любви присутствует материнство, но не отцовство»; «Чтобы увидеть что-то целиком, нужно иметь два глаза – любящий и ненавидящий» [10]. С улучшением качества афоризмов у него развилась неприязнь к немецкому языку. По сравнению с французским он выглядел неуклюжим гигантом. Его неудобная структура совершенно не подходила для кратких высказываний. Любой, кто пытается афористично писать на немецком, вскоре понимает, что немецкие конструкции нельзя так резко и остроумно обрывать, как французские или английские. Отделившиеся вспомогательные глаголы лавиной падают на читателя, размывая смысл и разрушая краткость. Однако он продолжал упорно работать, и в итоге книга «Человеческое, слишком человеческое» стала включать в себя почти 1400 афоризмов или афористических абзацев.
Вагнеры тоже проводили зиму в Сорренто – в отеле «Виттория», рядом с виллой Рубиначчи. Единственный раз после Байрёйтского фестиваля маэстро написал Ницше в сентябре, внезапно попросив его купить в Базеле шелковое нижнее белье и переслать ему почтой. Когда письмо пришло, Ницше был так слаб, что не мог даже поднести перо к бумаге, но он организовал покупку и доставку белья и продиктовал длинное и страстное сопроводительное письмо. Письмо выражало подлинную радость оттого, что он оказался полезен: маленькое поручение живо напомнило ему счастливые времена в Трибшене [11].
Как только Мальвида и ее молодые друзья прибыли в Сорренто, они, не теряя времени, посетили Вагнеров в отеле «Виттория». Вагнера они нашли в состоянии самой черной меланхолии. Фестиваль полностью истощил его силы. Но гораздо тяжелее на нем сказались недостатки фестиваля. Он дрожал от ярости. Все было сделано неумело. Он
Две компании находились вместе в Сорренто в течение двух недель. Мы знаем, в основном от Мальвиды, о ветре в оливковых рощах, о дневных экскурсиях, о вечеринках при свете звезд и прибое фосфоресцирующих морских волн, но ничего существенного о разговорах Ницше с Вагнером в то время мы не знаем. В дневниках Козимы Ницше упоминается только в первый день: она пишет, что он очень вымотан и обеспокоен своим здоровьем [12]. Она не проявляла особенной вежливости по отношению к Рэ, чья «холодная и педантичная натура» ей не нравилась: «При более подробном изучении мы пришли к выводу, что он наверняка еврей» [13]. Впоследствии она вообще не пишет о Ницше, но, возможно, он был слишком болен, чтобы присутствовать. Октябрь стал для него тяжелым месяцем. После «короткого отчаянного приступа» он уехал в Неаполь на консультацию с Отто фон Шреном, профессором-офтальмологом, который заявил ему, что дела наладятся, если он женится. Вероятнее всего, это был эвфемизм для сексуальных контактов, и Рэ намекает, что Ницше воспользовался советом и посетил проституток в Неаполе или по возвращении в Сорренто. Мальвида же не усмотрела в совете профессора никакого двойного дна и с радостью приняла на себя обязанности свахи. Они с Ницше разработали план, который Ницше и излагает в письме к Элизабет: «План г-жи фон Мейзенбуг, которого необходимо строго придерживаться и выполнению которого ты должна помочь, состоит в следующем: мы убеждаемся, что в долгосрочной перспективе мое существование в Базельском университете не может продолжаться, ибо в лучшем случае это будет означать отказ от всех моих важных проектов и полную потерю здоровья». Выходом должна была стать женитьба на влиятельной особе.
«Хорошей,
Самым важным для жены качеством (после денег) он называет способность вести с ним разумные разговоры в старости. В этом плане наиболее подходящей кандидатурой он называет Наталью Герцен. Дочь овдовевшего Александра Герцена была русско-еврейского происхождения, ее воспитанием и образованием занималась Мальвида, которая считала ее и сестру приемными дочерьми. Но, хотя Наталья была достаточно умна, у нее не хватало денег, так что Ницше не требовалось изобретать пути для отступления. Трудно представить себе другую его реакцию на мысли о браке, кроме откровенной паники. Когда он получил письмо от своей знакомой по флирту в поезде Изабеллы фон дер Пален, где выражалась надежда на встречу в Риме, подкралась внезапная болезнь (второй раз, когда он имел дело с Изабеллой), и он оказался слишком болен, чтобы ответить на ее письмо, хотя все же не настолько, чтобы не попросить издателя отправить ей «Несвоевременные размышления» с наилучшими пожеланиями.
Похоже, в поездах у Ницше обострялась чувствительность. В следующей поездке по железной дороге он был очарован юной балериной из миланского театра: «Слышали бы вы мой итальянский! Будь я пашой, я взял бы ее с собой в Пфаферс: когда я был бы не способен на интеллектуальные занятия, она могла бы для меня танцевать. Я все еще несколько сержусь на себя за то, что не остался в Милане ради нее хотя бы на несколько дней» [15]. Но вскоре он признался: «Женитьба – нечто хотя и очень желательное, но
Вагнеры уехали из Сорренто 7 ноября, но прежде, в День поминовения усопших, 2 ноября, обе компании совершили совместную прогулку и вместе провели вечер. В биографии своего брата Элизабет Ницше (которая никогда не была в Сорренто) поведала миру, что в тот день ее брат сильно поссорился с Вагнером, так что больше они никогда не виделись. Козима не подтверждает этого факта. А ведь она была там, и ее запись в дневнике за этот день короткая и спокойная. Но этот пример талантливой фабрикации фактов со стороны Элизабет мы должны включить в наше повествование, поскольку ее биография брата – очевидный источник для каждого исследователя, и ее ложная версия событий на несколько десятилетий определила содержание исследований, касающихся жизни Ницше. Как сфабрикованный Элизабет рассказ о смерти ее отца был призван отвлечь внимание от возможности наличия в семье сифилиса, так история разрыва с Вагнером была выдумана, чтобы скрыть истинные причины разрыва, который произошел позже и касался врачебной тайны и сексуального скандала, что Элизабет отчаянно хотела замаскировать. Она писала:
«В последний вечер вместе [в Сорренто] Вагнер и мой брат совершили прелестную прогулку по побережью и холмам с великолепным видом на море, остров и залив. “Атмосфера прощания”, – сказал Вагнер.
Затем он вдруг начал говорить о “Парсифале” [новой опере с христианскими мотивами рыцарей Святого Грааля, над которой он в то время работал]. Это был первый раз, когда он заговорил об этой работе, и он подчеркивал, что это не художественное творение, а религиозное, христианское переживание… Он начал делиться с братом своими новыми христианскими чувствами – покаянием и искуплением, и все доказывало, что он склоняется к христианским догмам… Он [Ницше] мог трактовать внезапную смену убеждений Вагнера только как попытку примирения с правящими силами в Германии, которые склонялись в то время к благочестию. Итак, теперь для Вагнера значение имел лишь материальный успех. Он продолжал говорить, пока последний луч закатного солнца не исчез в небе, которое окуталось туманной дымкой и потемнело. Тьма наступила и в душе моего брата… Какое разочарование! Мальвида помнит только, что брат весь вечер был сильно подавлен и рано ушел к себе. Он подозревал, что они с Вагнером больше никогда не увидятся» [17].
Все это выдумка с первого до последнего слова, но до 1981 года, когда исследователь Вагнера Мартин Грегор-Деллин выяснил правду, версия Элизабет никем не ставилась под сомнение.
Когда Ницше приехал в Сорренто, Вагнер, обеспокоенный плачевным состоянием его здоровья, написал своему приятелю, врачу Отто Айзеру, который посоветовал Ницше провести полное клиническое обследование. Вернувшись из Италии, Ницше отправился во Франкфурт на осмотр к Айзеру и офтальмологу, доктору Отто Крюгеру. Это было его первое тщательное обследование, которое заняло четыре дня. Были диагностированы изменения во внутренней части глазного яблока –
В то время общепринятым было мнение о том, что глазные болезни вроде тех, которыми страдал Ницше, вызываются мастурбацией, и Вагнер послал доктору Айзеру совершенно неприличное письмо, в котором делился своими подозрениями. «Оценивая состояние Н., я не мог отделаться от мыслей об идентичных или очень похожих случаях с молодыми людьми больших умственных способностей. Когда у них проявились сходные симптомы, я слишком хорошо понимал, что они стали результатом мастурбации. После того как я, руководствуясь своим опытом, пристальнее пригляделся к Н., особенности его темперамента и характерные привычки преобразили мои опасения в уверенность» [18]. Дальнейшее подтверждение своей теории Вагнер находил в совете, который дал Ницше неаполитанский врач: ему следует жениться, то есть перейти к регулярной половой жизни.
Доктор Айзер ответил: «В разговоре о сексуальном поведении Н. не только уверил меня, что никогда не болел сифилисом, но и отрицательно отвечал на мои вопросы о сильном сексуальном возбуждении и ненормальном удовлетворении такового. Однако этого я касался лишь вскользь и, таким образом, не могу придавать слишком большого значения ответам Н. Однако убедительными кажутся сообщения пациента о гонорее в студенческие годы и о том, что в Италии он по врачебному совету несколько раз имел половые сношения. Эти утверждения, оспаривать правдивость которых невозможно, по меньшей мере доказывают, что нашему пациенту не чужда способность удовлетворения сексуального возбуждения обычным способом – черта, не вполне характерная для его ровесников, склонных к мастурбации… Я признаю, что мои возражения далеки от окончательных и могут опровергаться вашим долгим и пристальным изучением нашего друга. Я тем более склонен согласиться с вашим предположением, поскольку многие аспекты поведения и манер Н. его подкрепляют».
Далее Айзер указывал, что известны случаи восстановления невротичных, истеричных пациентов, истощенных мастурбацией, но это едва ли возможно в данном случае, когда глазам причинен такой урон. Восстановить зрение Ницше уже не удастся. Айзер исключал в качестве причины заболевания и сифилис, и хронический нефрит (болезнь почек).