– Чего? – спросил Денис и щелкнул замками; едва он поднял крышку, Студеникин отпрянул, вжался в стену, смотрел не на ящик – в лицо Дениса.

– Что?

– По-моему, – произнес Денис, – что-то не так. Оно изменилось.

– Это не оно изменилось, – хрипло сказал Студеникин. – Это ты изменился. А оно все такое же… – Он вздохнул. – Ладно, это ты потом, сам разберешься… Без меня.

– Что значит «без тебя»?

Студеникин подогнул колени, сполз по стене. Плотнее завернулся в халат.

– Зря ты… оставил меня одного, – пробормотал он. – Зря. Я твой друг – зачем ты оставил меня одного? У меня никого нет, кроме тебя. Ты не знаешь, что это такое, когда все вокруг – чужие, посторонние и только один – свой. Когда остается только один, тогда… Тогда ты о нем думаешь, и ты… Ты его ценишь! Если вокруг друзья, приятели, родня, девочки – ты не ценишь. А если никого нет, а есть только один – тогда все меняется… Ты доходишь до последней точки, до самого края…

– Хватит, – сказал Денис. – Я всегда уважал твою силу, Глеб. Ты был крут. А сейчас…

– Что «сейчас»?! – крикнул Глеб. – Ты так и не понял ничего! Когда у тебя никого нет – приходится быть крутым! Потому что нет другого выхода.

– Нет, – возразил Денис. – Ты был не просто крут. Ты был беспредельно крут. Ты с этим родился.

Студеникин затушил сигару об пол.

– Родиться мало, – грустно произнес он. – Надо вырасти. Я тоже думал, что я самый сильный. А потом появилось то, что сильнее меня. Так бывает с каждым, кто думает, что он сильный и крутой. Ты живешь с этим, привыкаешь, и вдруг появляется кто-то сильнее тебя… И тогда тебе страшно. То есть ты понял, да? А еще страшнее, если появляется не кто-то, а что-то…

– Например, семя стебля, – сказал Денис.

– Да! – фальцетом крикнул Глеб. – Семя стебля! Оно дает власть. Но не какую-то вонючую власть императора, президента, миллиардера – оно дает тебе власть, о которой ты ничего не знаешь! Кроме того, что она от бога и она – абсолютна. Ты говоришь – я сильный? Какой я, к черту, сильный. Вот – сила! – Он указал на контейнер. – Для большинства – еда. Для меньшинства – отрава. Хочешь – накорми, отрави… Хочешь – оставь как есть. Каждый день смотришь и думаешь: сделать или не сделать? Плеснуть водички или дать им еще один шанс? Как лучше? Как веселее? Как интереснее? Сегодня ничего не сделаю, а завтра, может быть, подхвачу насморк, будет у меня плохое настроение – и брошу в почву, устрою зеленую лужайку, и буду знать, что весь мир перевернулся из-за насморка Глеба Студеникина…

Он вдруг вскочил и едва не выпрыгнул из халата: голый, дряблый, дрожащий призрак.

– А потом приходишь в себя. Господи, думаешь, я же с ума схожу! Кто я такой, чтоб решать чьи-то судьбы? Беспризорник, неуч, уголовник, таскатель балабаса! Кого я собираюсь накормить или отравить? Нет, я должен, обязан сидеть тихо, чтоб никто меня не видел и не слышал, молча, в какой-то норе потайной, с этим проклятым ящиком в обнимку, и убивать любого, кто посягнет, потому что власть отнимает веру в людей… Никого не подпускать! Хранить, пока силы есть, и ничего не делать, не притрагиваться… Ждать!

Денис посмотрел на зародыш. Поперечная борозда выглядела действительно как след огромного острого когтя. Шершавое, в пупырьях тело слабо вздрогнуло, справа налево пробежала быстрая радужная волна; Денис наклонился, вгляделся.

– Да-да, – насмешливо сказал Глеб. – Смотри, малыш. Мне тоже было интересно. Вроде мертвое, черствое, а отвернешься – оно тебе шепчет… «Ты самый достойный, ты самый лучший, береги меня, храни меня, никому не отдавай… Жди… жди… жди…» Выйдешь отсюда, закроешь дверь – вдруг слышишь крик, или плач детский, или ничего не слышишь, но у тебя такое чувство, что беда случилась… Бегом бежишь, открываешь крышку – нет, все в порядке, оно на месте… И так – день за днем. Или в тронной сидишь, неделями, с бутылкой… Пойдем в тронную.

– Не хочу я в твою тронную, – сказал Денис.

Глеб захихикал.