– Я тоже не хочу. Но там отпускает. Сам поймешь. Пойдем.
Шаркая, он откинул тяжелую занавесь, жестом пригласил. В тронной было темно, за огромным стеклом переливалась огнями ночная Москва.
– Садись, – велел Глеб. – В кресло.
– Это трон? – осведомился Денис.
– Трон или не трон – потом разберешься, – сказал Глеб и повернулся к окну. – Смотри – видишь? Там, внизу, – люди. Много. Вон, гляди – огни погуще; это центр города. А там – темнота; значит, никто не живет. Там город заканчивается. В принципе, все ясно, да? Здесь их много – там их мало. Здесь, где ярко, – им, значит, хорошо. А там, где темно, – им плохо. Куда ты бросишь семя? Где для него почва? Конечно, там, где свет! Где людям хорошо. Тут и думать нечего. Бросаешь – и там, где было хорошо, становится плохо. Люди начинают шевелиться, двигаться, выживать и в конечном итоге становятся сильнее. Сначала они тебя проклинают, потом – спустя сто или двести лет – благодарят. Вот почему стебли выросли в Москве, а не на полуострове Ямал. Потому что сидел такой, как я или ты, и думал: где почва для семени? Где будем все менять? Там, где ничего не происходит, или там, где все бурлит? Разумеется, там, где все бурлит! В центре! Где люди, где светло, где тепло и сыто!
Кресло было твердым, неудобным.
– Ты хочешь сказать, что…
– Конечно, – сказал Глеб. – Грибница не сама выросла. Было семя, и был сеятель, он ждал, терпел, наблюдал и однажды запустил процесс…
Он сделал несколько шагов назад от стекла. Болезненно закашлялся, но овладел собой. Заговорил негромко, севшим низким голосом:
– Я, Глеб Студеникин, знаю, что сеятелем мне не быть. Не возьму на себя ответственность. Не могу. Не способен. Слишком слаб. Но зато я могу передать семя в руки более сильного и достойного…
Он протянул руку в направлении окна. Выстрел оглушил Дениса; стекло осыпалось, и в комнату ворвался ледяной ветер. Денис вцепился в подлокотники, уши заложило. Глеб отшвырнул пистолет. Его шатало, халат рвался с плеч, но он широко расставил тощие голые ноги, повернул к Денису лицо, закричал:
– Я сделал все, что мог! Продержался, сколько сил хватило! Совесть моя чиста. Я не бросил его в почву – это первое. Я не подпустил к нему гадов – это второе. Я нашел того, кому передать груз, – это третье… И самое главное! Ты – следующий, Денис.
Он пошел вперед. Денис вскочил, но не успел. Глеб раскинул руки, улыбнулся.
– Теперь ты, малыш! – крикнул он, и шагнул в черное пространство, и повторил, и конец фразы остался сзади и наверху, а начало вместе с Глебом Студеникиным полетело вперед и вниз, от света к праху, с холодного каменного уступа к живой земле.
– Ты – следующий.
Эпилог
Модест смотрел то на лицо Дениса, то на его руки, внимательно, почти нежно. Громко сопел. Кожа его зимой темнела, становилась цвета старой еловой хвои. Сегодня он был в рубахе. Недавно его вызывали в управу и деликатно попросили хотя бы зимой не ходить голым по пояс. Чтоб, значит, не смущать граждан.
– Везет тебе, Денис, – сказал он с завистью. – Я никогда не любил тонкую работу делать. А ты и кувалдой умеешь, и заплатку пришить мастер. Вон у тебя как ловко выходит. И иголки у тебя, и шильце, и суровье…
– Могу научить, – предложил Денис.
– Спасибо, – ответил Модест. – Но я тяжести люблю. Мне надо, чтоб позвоночник был под нагрузкой. Так доктор прописал. А ты лучше выбрось эту телогрейку и купи новую.