Зим

Всё произошло, как и следовало ожидать, неожиданно. В цирке распадка неожиданно вспух белый ослепительный шар, через несколько секунд сильный удар ветра пригнул кусты стланика. Виктор согнулся в три погибели, меня ощутимо качнуло. И одновременно со шквалом ветра до нас донёсся густой раскатистый грохот.

– Вот и всё. Мы мертвы. И будем мертвы, пока не сделаем какую-нибудь глупость.

– Что это было?

– Боеприпас объёмного действия. Ракета, или «умная» бомба. Сработала по нашему спутниковому телефону. Ты помнишь, как я изучал инструкцию к этой «шайтан-машине»? Я запрограммировал его на автодозвон в Хабаровский аэроклуб. По таймеру – есть в GlobalStar такая функция, представляешь? На третий звонок они сбросили нам «посылочку»… Собственно говоря, так убрали Дудаева – ничего суперхитрого в этой методике нет. Ну, остаётся надеяться, что этот снаряд действительно так хорош, как о нём рассказывают.

– А что рассказывают?

– Якобы сжигает всё в месте попадания в радиусе трёхсот метров до минерального слоя. Следов такая штука не оставляет. Собственно, это и есть единственная гарантия того, что документ уничтожен. При условии, если бы он оставался на этом самом месте.

И я похлопал ладонью по спинке рюкзака, по холодной серебряной пластине, замыкающей важнейшую государственную тайну бывшего Советского Союза.

Капитан Василич

Рыболовный катер американской постройки 1943 года вышел на устье Угликана вместе с рассветом. Был он убогий, пузатый, выкрашенный шаровой серой краской, украденной из военного дока Николаевска. Собственно, ночи в этих широтах практически не было. Герметически закрытый, тарахтящий и смердящий соляркой стальной поплавок обогнул величественный, словно руины античной крепости, мыс Харгиз. Чёрные изломанные кекуры увенчивали его вершину, вспугнутые чайки чертили изломами своих крыльев оранжевое ночное небо. Крики их фактически не доносились через треск катерного движка, но можно было себе представить, какой нынче грай поднимался над неприступными обрывами охотского берега!

– Здесь раньше крабообработчики стояли, – вёл свой краеведческий ликбез капитан Василич. – Зимой тут место гиблое, санного пути сюда нет, и по воде не доберёшься. Кругом всё замерзает, а Угликанская бухта – нет. Течение тут какое-то такое, что льдам оставаться не даёт. У крабообработчиков хозяйство большое было, и для его охраны они здесь деда Шефтеля держали. Со жратвой деду было туго, и он на зиму придумал вот что: завозил летом десятка два сук из посёлка…

– Кого-кого? – не понял Серж.

– Сук. Ну, сук, понимаешь? Ну, собака такая, женского рода… Их суками зовут, антилигент. И суки эти у него плодились, а потомство он держал в таких, типа, курятниках – вон, на ближнем склоне от них короба ещё стоят. Вот они до осени живут тут на всяком подножном корму – капусту морскую жрут, дохлую рыбу, ракушки всякие, нерпу убитую. А осенью, в ноябре, он собак в клетки загонял, убивал по одной и жрал всю зиму. У него подсчитано было – на зиму семьдесят собак надо, минимум. Ну, у него тут всегда больше разводилось. Когда мы приходили первым морем весной, то над бухтой от голодных псов вой такой стоял – прям бухта Плача какая-то. У евреев есть Стена Плача, понимаешь, а у собак здесь на берегу – бухта.

– Ну и чем дело кончилось? – спросил, обернувшись Ух. – Сожрали его собаки самого, что ли? Как сыщика у Швейка? Сейчас здесь вроде никакого деда нет. И домика тоже.

– Домик как раз и сожгли вместе с дедом, – сказал рассудительно капитан Василич. – Это орхоянские краболовы с хохотскими воевали, за бухты, ну, то есть за места удобные, где краба брать можно. Вот в эту войну и сожгли деда Шефтеля прямо вместе с домиком и всем имуществом. Привязали к нарам и подожгли. И домик, и склад с краболовками, кунгасами и тарой. Скучно сейчас без дедушки-то, – жизнерадостно резюмировал Василич, а закончил и вовсе неожиданно: – А может, и хорошо, что его тут нету. Сидел бы сейчас, бельмы свои в море пялил и заложил бы нас кому-нибудь, как пить дать. Гнида он был, в опчем-то… Как и все тута…

Волнение на море стояло умеренное, вдоль кромки берега не было видно белой нити наката, и можно было надеяться, что посадка на судно пройдёт довольно спокойно.

Игорь вышел на палубу и принялся разглядывать в бинокль береговые скалы. Через десять минут он показал рукой направление.

– Здесь. Правее. Ещё правее. Стоп машина.