Она цинично улыбается.

— Ты уверена? Похоже, ты сделала все, что в твоих силах... чтобы поймать родственника сноба в свои сети.

— Волею судьбы я замужем за одним из них, но я спокойно могу вас заверить, что не хочу быть одним из вас.

— Ты, кажется не совсем понимаешь. Наш род восходит к глубокой древности, еще до того, когда началась история письменности. Мы, тринадцатое подлинное семейство, стоящее у власти с незапамятных времен. Мы рождены, чтобы руководить. Это конструкция текущей парадигмы. Наш род — это огромная привилегия. Ты не сможешь присоединиться к семье по любому, ты должна родиться в ней. Другого пути нет, поэтому ты никогда не сможешь быть одной из нас.

Она останавливается и делает маленький глоток чая, смотря с присущим высокомерием типичной женщины.

— И просто ты должна отдавать себе отчет, что размножение определяется в каждом конкретном случае, в зависимости от возлагаемой роли. Нет «неодобренных» союзов. Наши семьи всегда роднились между собой домами. За все время моего пребывания на этой земле, я никогда не видела и не слышала, чтобы кто-то из членов семьи ломал этот код.

— Но ваш сын недавно именно это и сделал.

Она ведет себя так, словно я ничего не сказала.

— В редких случаях ребенок рождается в... ну... сложных обстоятельствах, но он все равно будет воспитываться в соответствии с правилами семьи, подальше от его родителей. Служить семье.

Мое сердце начинает усиленно биться в груди.

— Именно это вы запланировали для Сораба?

Ее слова вызывают у меня озноб, который пробирает меня до костей.

— Все служат семье, так или иначе.

— Ну, Сораб не будет. Он мой сын, и я скорее умру, но не отдам его в «семью».

Светящаяся тщеславием, она сидит за отличным столом и понимающе улыбается, но я знаю, как подколоть ее.

— Вы знаете, что ваш муж делал с вашим сыном?

Она не притворяется, что не понимает, о чем речь. Ее глаза сверкают от гнева.

— Ты, должно быть, очень гордишься собой. Поднявшись вверх с низшей ступени общества, заарканив такого мужчину, как мой сын и сейчас сидишь здесь, осуждая меня. Сколько тебе лет?

— Двадцать один.

— И ты думаешь, что знаешь, как все устроено и работает, не так ли?