— Родители малютки Поплева и Тучка, так она уверяет, — невыносимо растягивая слова, говорит шут. — Кто же папаша, кто мамаша. Поплева отец, а Тучка мать?

— Нет, — шепчет Золотинка.

— Значит, наоборот? — без улыбки спрашивает шут.

— Нет.

— Тоже нет. И не так и не эдак. Вот видишь, ты не твердо знаешь своих родителей. Не в мать, не в отца, а в проезжего молодца.

Толпа сдержанно ухмыляется.

— Чего смеетесь, умники? — холодно говорит шут. — Я еще ничего не сказал. Подождите, сейчас вас и не так проймет.

Ненароком, стараясь не привлекать к себе внимания, Золотинка ослабляет петлю.

— Говорили всякие глупости, но я и повторять не хочу. Всякие сказки про моих родителей. Но никто этому в действительности никогда не верил. Поплева тоже так не думает. А ведь он в этих вещах кое-что понимает. Если человек семнадцать раз прочел «Немую книгу» Лулия, наверное же, он кое-что понимает, как вы думаете?

По всей видимости, Золотинка не могла бы произнести более блистательной речи, даже если бы и соображала, что говорит. Люди охотно слушают, не проявляя признаков нетерпения.

— А про Санторинов… Это Рукосил достал письмо принцессы Нилло. Он утверждает, что нашел его в сундуке через семнадцать лет и оно сохранилось, потому что Колча за обивку не лазила. Может быть, он соврал. Но сундук, во всяком случае, был. Не знаю, было ли письмо, но сундук был. Вы, может, знаете, что я вышла из моря в сундуке. Но ведь не сундук же меня породил, верно?

— Именно! — торжествует шут, выставив указательный палец. — Не сундук тебя породил! Нет, не сундук. Никак не сундук. Это было бы крайне прискорбное обстоятельство при нынешнем состоянии дел. Но теперь я с уверенностью могу сказать, что сундук не причем. У меня есть доказательства! Да, у меня есть доказательства! Что говорить зря! Великий Род и Рожаницы! Она вышла в сундуке из моря! Галич, Пшемысл, Люба! Ведите сюда этого горемыку, несчастья которого превосходят все мыслимое под луной! Ведите! Что за несчастный рок свел вас на краю бездны! Ведите! Но умоляю — ни слова! Жестокий рок! Жестокие сердца! — тренькнув бубенчиками, шут прикрывает глаза ладонью.

Недоумевающая толпа не прочь посмотреть на горемыку. Старшина не находит возражений.

Товарищи скомороха уже ждут знака, они стоят поодаль у ворот палаточного городка. Люба ведет за руку одетую, как человек, обезьяну.

По первому взгляду за человека ее и приняли — горбатенький недомерок женщине по плечо. Длинные вихлявые руки и уродливая голова, на которой держалась кое-как нахлобученная шапчонка с опущенными ушами. Однако, стоило только утвердиться в мысли, что это одетая в штаны и в куртку обезьяна, как важная ее повадка, ковыляющий шаг под руку с женщиной пробуждали сомнения: точно ли это так? Существо строго поглядывало на толпу, народ расступался. Поспешив навстречу, скоморох приветствовал волосатое существо поклоном. На что обезьяно-человек ответил небрежным, но вполне уместным кивком. Потом он проковылял к виселице, где сдернул шапочку и с отменной учтивостью раскланялся на все стороны. А женщина постелила на траву тоненький стершийся коврик.

— Не изволите ли присесть, ваше величество?

Обросшее шерстью существо поблагодарило спутницу молчаливым кивком и уселось, скрестив ноги. Затем, оглядевшись, оно вздохнуло, достало из кармана палочку и принялась ковыряться в зубах, цыкая темными губами. Почтительность, сквозившая в ухватках свиты, возбуждала любопытство.

— Перед вами несчастный и злополучный сын царя Джунгарии, — несколько понизив голос, сказал скоморох.

— Джунгария? Где это Джунгария? — усомнился, не расстававшийся с веслом толстый лодочник. Он, верно, нигде дальше Колобжега не плавал.

Скоморох укоризненно глянул на толстяка. И обезьяна посмотрела страдальческими, красными от слез глазами, чтобы несколько раз с оттенком мрачноватой скорби кивнуть.