Cовсем продрогнув, Золотинка возвратилась в город и засветло постучала в лавку Чепчуга Яри.

Она застала здесь человек пять Чепчуговых знакомцев и соседей. Однако ж не такие это были приятели, чтобы лекарь пустил их дальше прилавка, туда где на сплошных под самые своды полках различались бока пузатых сосудцев с наклейками. Там же, за прилавком, стоял на скамьях ушат с водой, а рядом грудились навалом склянки. Беспорядок на рабочем столе с весами указывал, что нашествие соседей застало лекаря среди дела.

— Ага, за мазью. Готово, — сказал старый лекарь, щурясь и упираясь в прилавок, чтобы наклониться к Золотинке.

— Нет, дядюшка Чепчуг, я не за мазью, — молвила Золотинка.

В затруднении он подвинул по прилавку горшочек, как бы удивляясь, для чего в таком случае готовил снадобье… Ледащий седой старик с крупным носом и соразмерными носу подслеповато мигающими глазами. Больше на тощем лице лекаря ничего значительного не помещалось, но и этого было довольно: совиные глаза и костлявый нос сообщали Чепчугу Яре вид недобросовестный и зловещий, что нисколько не соответствовало истинной натуре старикана.

Золотинка достаточно хорошо его знала, потому что братья, Поплева и Тучка, хранили в лавке лекаря наиболее ценные или редко необходимые книги; тут у них был свой чулан, выгороженный на чердаке под черепичной кровлей. Ключ от этого чулана лежал у Золотинки в кошельке.

— Нужно попытать счастья, Чепчуг! — сказал с нажимом один из собеседников, он, видно, продолжал какие-то прежние увещевания, остановившись только для того, чтобы оглянуться на вошедшую девушку. — Судьба не простит тебе, если упустишь случай. С дарами судьбы не шутят. — Тут невысокий лысый человек, который это говорил, отобрал у лекаря горшочек с мазью и отставил его подальше. — Счастье ревниво и своевольно, это капризная красавица, счастье не прощает тех, кто по дурости и легкомыслию уклонился от его милостей.

— Но, Лямуд! — кротко возразил Чепчуг, с сожалением поглядывая на отобранный у него горшочек.

Лямуд не принимал возражений; сознавая свой нравственный долг, он оставался непреклонен. Не удавшись ростом — росточка он был скромного, Лямуд обладал внушительной головой — лобастой и умной. Ум его сказывался в самом выражении лица, в уголках опущенных губ, привычно запечатанных скорбной думой. И тем значительней звучал в этих устах горячий упрек!

Да и прочие Чепчуговы товарищи выказывали признаки живейшего возбуждения, от которого Чепчуг впадал в еще большее замешательство.

— Я скажу прямо, тут все свои, — начал другой, — ты заслужил свое счастье. Никто из нас… зависти нисколько не будет, когда тебе улыбнется удача.

— Мы не стали бы равнять себя с лучшим городским лекарем, — пояснил еще один.

— И на том стоять буду! — с вызовом объявил лысый, кого хозяин лавки назвал Лямудом. — Ты, Чепчуг, лучший лекарь Колобжега. Да и в столице — кто этих столичных лекарей щупал? — Лямуд оглянулся за одобрением.

— Это слишком, слишком, — пробормотал Чепчуг, делая осторожную попытку завладеть горшочком.

— Одно слово, что столица.

— Попадешь на лад — хорошо. Не попадешь — тоже ведь головы не снимут.