– Завтра казню, – сказывает ему царица.
– Завтрашний день я на остатний кол твою голову повешу».
И рукой махнула, прочь, Ивана отсылая, а как ушел он – кинула свое зеркальце на пол и заплакала, будто о стекле битом.
А Иван лежит на сене, размышляет, что любовь его не смягчила жену – что далека и холодна она как снежное облако. Тут приходит прислужница, которой помог он платье волшебное починить да и говорит ему:
– «Ты царицу-то нашу не бойся. Она не дюже злая.
– Жена мужу не страшна.
– Ты завтра на казнь-то не спеши, а скажи – у тебя дело есть, матушку в гости ждешь».
Вот поутру Ивана к Елене Премудрой зовут – последнее слово молвить, а он ей и говорит:
– Дозволь еще малость пожить: я матушку свою увидеть хочу – может, она в гости придет.
– Даром тебе жить нельзя. А ты утаись от меня третий раз. Не сыщу я тебя – живи, так и быть.
Пошел Иван прятаться. Стоит посреди двора, раздумывает, где бы укрыться, подходит к нему Дарья прислужница и говорит:
– Пойдем, я твое добро помню, помогу тебе укрыться.
Повела Дарья Ивана во дворец и прямо в тронной зале за портьерами укрыла.
Вечером села Елена Премудрая мужа искать – ан зеркальца волшебного нет! Посмотреть негде! Взялась за книгу волшебную, а в голове все плывет, мысли какие-то странные, представляется домик рубленый, огородик, при нем, котик у печки и сама Елена Премудрая по хозяйству хлопочет, а в люльке ребенок качается, а еще двое за мамкину юбку цепляются. Всхлипнула Елена от таких мыслей, все перед глазами расплылось – в голос заплакала! Откуда ни возьмись – Иван появился, обнял горячими руками, прислонил помрачившуюся головушку к своей груди – худой да твердой. Невесть сколько они так обнимались, а как утихло горе – печаль Еленина, так и целоваться начали. И поговаривали во дворце, будто Дарья прислужница впереди Ивана царицу на руках несущего бежала, да двери им до самой опочивальни отворяла, а потом заперла все крепко-накрепко, и спать ушла. И до обеда никто царицу не видывал!
Воротилась Лилька в покои свекрови, а за ней как раз вся женская часть княжеского терема явилась – и с пением да веселием повели в церковь. А Гвидон уже там стоит, дожидается. Лилька глаз от него отвести не могла, и сияла, сияла, светом волшебным, словно солнышко. А царица в уголке слезами счастливыми заливалась. После таинства воротились все в терем, и пировать сели, а молодые сидели смирненько – не ели, не пили, за руки под столом держались, да глаз друг от друга оторвать не могли. Тут уж царица – матушка расстаралась, у нас говорит, обычай такой в стране есть – и вынула тончайшего шелку штуку целую, да и спеленали Лильку да Гвидона близко-близко, так, что сердца их бились в унисон, и кроме жаркого дыхания друг друга ничего им не было слышно. И коконом унесли молодых в опочивальню, да на кровать уложили – выпутывайтесь, мол! А они и не хотят, еще пуще друг к другу прижимаются, и целуются жарко-жарко. А потом Лилька вздохнула глубоко, и одежда с них вся исчезла, тут уж волшебник ноут прикрыл – нечего за молодоженами подглядывать, таинство брачного ложа нарушать неприлично!
Вернувшись в опочивальню, Василиса вдруг подумала: пора раздобыть информацию, лежа в кровати с забинтованной ногой много не узнаешь. Вспомнив о своих магических способностях, она сгустила клочок тумана над чашей с питьем, вылепила из него маленькую мышку, и отправила ее за двери, послушать, о чем говорят обитатели замка. Сначала мышка бестолково носилась по коридорам, и ничего интересного не узнала, но потом Васька вновь захотела есть и туманную мышку понесло на кухню. Вот там и подслушала она разговор между старой кухаркой и молоденькой подавальщицей:
– И чему ты Вилина удивляешься? Господин девицу привел? Мало ли у нас тут вертихвосток за ним бегает?
– Красивую, с больной ногой? Так это, поди, Василиса?