— Знаешь, я начинаю тебя бояться.
— Самой страшно, — отозвалась я.
Бросать экипировку под елками не хотелось — щетка помогла, значит и коньки сгодятся. Видно такая же мысль пришла в голову и канцлеру. Он сцапал один конек, осмотрел сверкнувшие кромками металлические лезвия с чуть загнутыми острыми концами, взвесил в руке и примотал к кисти ремешками на манер кастета.
— Пошли, — велел он.
— А как же принц? Разве ты не должен его спасать?
— Он сам прекрасно справится, если твоя свита мешаться не будет.
Дальше все случилось очень быстро. Меня ткнули носом в снег. Снова вспыхнуло, рявкнуло, взвизгнуло, завыло утробно, снова вспыхнуло и стихло. И опять запахло пикником. А еще кровью. Я поднялась. Анатоль стоял ко мне спиной. С его правой руки, с примотанных к руке полозьев капала кровь, алая и черная. На подтаявшей прогалине недалеко друг от друга валялись две твари. Одна была обуглена и окончательно мертва, вторая, в ожогах и подпалинах и с жуткой рваной раной на шее, еще дышала. Из раны толчками выбивалась черная кровь с резким кислым запахом. Меня замутило. Я шагнула к канцлеру.
Анатоль с отсутствующим взглядом сдирал с руки ремни. Толстый рукав дубленки был изодран в клочья. Надо полагать, рука под рукавом тоже, потому что крови натекло лужа. Пошатываясь и кропя брусникой снег, мужчина осторожно приблизился к твари с распоротой шеей. Глаза у морды были стеклянные, но канцлер для порядка проверил, ткнув ее ногой в подпаленное брюхо.
— Идем, — бросил он мне глухо.
Я подошла, он взял меня за плечо, сделал несколько шагов и стал заваливаться. Я охнула и, пытаясь его удержать, обхватила — руки ткнулись в горячее и красное.
25
Я изо всех сил старалась не упасть, потому что точно знала, если не удержусь и мы упадем, я его просто не подниму. А еще было очень страшно: кругом дикий лес, полный тварей, и раненый, а, возможно, и умирающий Анатоль. В панике я никак не могла понять, бьется ли у него сердце, ведь мое так колотилось о ребра, что в груди было больно и горячо. Рукам тоже было горячо. От крови. Неестественно-яркой. Разве кровь может быть такой горячей? Несколько безумно долгих минут я решалась заговорить с ним. Всякий раз казалось, если заговорю, а он не ответит… Что мне делать, если он не ответит?
— Ты уже дошла до стадии принятия или все еще торгуешься? — хрипло раздалось над макушкой и бесчувственное тело в моих руках вяло трепыхнулось.
— Придурок! — завопила я ему в грудь от обиды и невероятного облегчения.
— А, все еще на стадии гнева…
Тяжелая рука легла на мое плечо, пальцы сжались тисками. Держась за меня, дор Лий отодвинулся. Я собиралась высказать этому гаду в лицо все, что вертелось на языке, не взирая на титулы, цензуру и натекшую из него лужу крови, но тут его вторая рука сцапала меня за подбородок.
— Извини, — сказал Анатоль, глядя на меня диким стеклянным взглядом, — мне придется. — И впился в мой рот холодными, как лед, губами.
Озноб прошелся по телу волной тряских мурашек, докатился до пяток, развернулся и погнал обратно, постепенно превращаясь в вихрь горячих щекотных искр, от которых уже пылали щеки, подрагивали, вцепившиеся в куртку канцлера руки, и вновь горячо и быстро забилось в груди сердце…
Поцелуй прервался так же внезапно, как и начался. Ненаследный бесь развернулся и молча, сначала чуть пошатываясь, но с каждым шагом все увереннее, направился по одному ему известному маршруту. Было бы, конечно, здорово, если бы этот маршрут совпал с тем, по которому мне до зубовного скрежета тут же захотелось отправить Анатоля, но это было не слишком продуктивно. Сама я из леса точно не выберусь. Пришлось брать себя в дрожащие руки и догонять длинноногое хамло.
За время, которое у меня ушло на то, чтобы сократить расстояние, советник дор Лий успел окончательно оторвать разодранный на лапшу рукав дубленки и того, что было под ним, и изобразить из останков нечто среднее между повязкой и жгутом. Рану на боку он прижимал здоровой рукой.