У Лакана можно найти интересные размышления о том, что наше Я – это чуть ли не некая негативная галлюцинация. Это нечто, что своим существованием напоминает процесс негативной галлюцинации. Негативная галлюцинация – это такая галлюцинация, при которой субъект не воспринимает то, что есть. Например, негативные галлюцинации могут возникать в результате внушения. Человеку внушается, что некий предмет отсутствует в комнате, хотя он лежит там на самом видном месте. Когда человек выходит из гипноза, его просят этот предмет найти, но он не может его найти – или же делает вид, что его нет. То есть он его не видит, а предмет есть. Механизм образования человеческого Я напоминает действие этой негативной галлюцинации: человек перестает воспринимать то, что есть на самом деле, то есть расколотость, рассогласованность, раскоординированность. Это те переживания, которые оказываются скрытыми от субъекта. Вместо этого он начинает жить иллюзией собственной целостности, иллюзией целостности собственного образа, целостности собственного Я.
Паранойя раскрывает и еще один любопытный элемент, имеющий самое непосредственное отношение к структуре человеческой субъективности. Это безумие ставит под вопрос принципиальное различение между субъектом и другим: Я – это другой, а другой – это Я. Этот момент был ярко представлен в деле Эмэ, о котором речь шла в предыдущей лекции: случай Эмэ вскрыл механизм проекции себя на другого, показал, что другой вовлечен в собственное функционирование субъекта, что субъект нуждается в этом другом как объекте копирования, подражания, обожания, но одновременно и конкурирования, агрессии, стремления от этого другого избавиться, как-то от него отделаться. То есть ровно та динамика, которая развернулась в истории с нападением Эмэ на французскую актрису: Эмэ видела в последней своего двойника, конкурента, от которого она хотела избавиться. Здесь в предельной, даже экстремальной форме было выражено то, что в некотором смысле есть в любом человеке. Каждый человек вовлечен в проекции себя на другого, вовлечен в отношения конкуренции, подражания, обожания, ненависти по отношению к этим другим, которые являются, повторюсь, важным элементом структуры его субъективности, тем, что обеспечивает стабильность его функционирования.
В свете вышесказанного уже можно открыть текст самого Лакана, в частности его статью 1949 года «Стадия зеркала и ее роль в формировании функции Я», и понять смысл написанного там. Можно понять следующую фразу, которая, возможно, без предшествующих объяснений, так и осталась бы абсолютно эзотерической. Лакан пишет: «Стадия зеркала… представляет собой драму, которая фабрикует для субъекта… череду фантазмов, открывающуюся расчлененным образом тела, а завершающуюся формой его целостности, которую мы назовем ортопедической, и облачения, наконец, в ту броню отчуждающей идентичности, чья жесткая структура и предопределит собой все дальнейшее его умственное развитие»[23]. То есть стадия зеркала – это череда фантазмов, то есть, по сути, череда иллюзий, создающих субъекта.
Вообще, само слово «фантазм» – откуда оно берется? В чем разница фантазмов и фантазий?[24] Почему Лакан предпочитает говорить не «фантазия», а «фантазм»? Дело в специфике французского языка. Когда терминология Фрейда переводилась на французский язык, то встал вопрос, как переводить фрейдовское понятие «фантазия» (phantasie). Во французском языке тоже есть слово «фантазия» (fantaisie), но у этого слова очень конкретные коннотации. Это слово означает что-то легкое, светлое, воздушное, детское. А у Фрейда фантазия – это, например, про убийство отца, про какие-то жуткие вещи, которые совершенно не увязываются со словом «фантазия»: какая-нибудь «фантазия» о расчлененном теле – это уже достаточно проблемная конструкция. А вот фантазм о расчлененном образе тела – фраза, вызывающая куда меньший диссонанс. Соответственно, вместо того чтобы передавать фрейдовское понятие «фантазия» (phantasie) словом «фантазия» (fantaisie), его стали переводить как «фантазм».
Таким образом, в этой цитате Лакан говорит о череде фантазмов. Все начинается с фантазма образа расчлененного тела, который сменяется фантазмом целостности, образом, в котором субъект себя узнает, который дает ему отчуждающую идентичность. Почему отчуждающую? Потому что, повторюсь, это нечто, находящееся вне субъекта, нечто, с чем субъект себя отождествляет, помещает это внутрь себя; нечто, что дает ему идентичность, то есть понимание того, кто он есть, некоторую определенность в отношении «я – это вот это». Идентичность – это буквально тождество: А = А. Я – это я. Впрочем, в любой идентичности есть парадокс: субъект тождественен чему-то. Но это что-то не есть то, чем субъект был изначально, это что-то, с чем субъект себя сознательно или несознательно отождествил. Благодаря идентичности я определено, субъект более не расчлененное нечто, он определен. Жесткая структура этой идентичности предопределяет дальнейшее развитие. Это то, что позволяет развиваться. Это необходимое отчуждение, благодаря которому можно двигаться дальше, благодаря которому можно, наконец, переходить к каким-то иным стадиям, ступеням психического развития.
В цитате еще важно слово «ортопедический», «ортопедическая форма»: то есть такая форма, которая поддерживает, устраняет деформацию, не дает распасться, расплыться, утратить эту форму. То, что держит, позволяя двигаться дальше, не теряя целостности.
Следующая часть моего повествования связана с идеями более зрелого Лакана – например, отчетливо представленными в его семинаре 1960 года «Перенос»[25]. Условной точкой отсчета может быть назван 1953 год, когда Лакан начинает говорить о трех регистрах. Помимо воображаемого, а стадия зеркала относится, прежде всего, к воображаемому регистру, то есть к пространству образов, Лакан активно продвигает еще два – символический регистр и регистр реального. Особый акцент теперь делается на символический регистр – это приводит к тому, что стадия зеркала начинает постепенно переосмысливаться. К своим идеям о стадии зеркала Лакан добавляет новые. Суть нововведения в том, что символический регистр начинает все больше выдвигаться на первый план. Говоря о стадии зеркала, невозможно ограничиваться исключительно воображаемым регистром, необходимо всегда принимать во внимание и регистр, связанный с символическим.
Почему? Зачем вводить в стадию зеркала еще один регистр? Почему необходимо добавлять символическое измерение в концепцию стадии зеркала? Дело в том, что, если стадию зеркала понимать исключительно в воображаемом регистре, исключительно в смысле взаимодействия со зрительными образами, с зеркальными отражениями, в которых становящийся субъект узнает себя и с которыми он себя отождествляет, на которых он хочет быть похожим или с которыми он начинает конкурировать, по отношению к которым он испытывает агрессию, то это все наталкивается на очень простую и очевидную критику. Данная критика неоднократно звучала и продолжает звучать в связи с концепцией стадии зеркала.
Например, в книге английского философа Рэймонда Таллиса «Не Соссюр»[26], посвященной критическому осмыслению постсоссюровской теории[27], есть логичные размышления о том, что если стадию зеркала понимать буквально, то есть как взаимодействие со зрительными образами, то в таком случае это все элементарно эмпирически опровергается. Если брать людей, которые являются слепыми от рождения, то получается, что у них нет возможности формировать собственное Я и тем самым проходить путь развития. Но это очевидным образом не так. На основании этого Таллис утверждает ложность идей Лакана.
Однако критику Таллиса можно парировать указанием на то, что Лакан не ограничивал понимание стадии зеркала исключительно воображаемым регистром, исключительно измерением образов. В своих поздних работах Лакан все сильнее выводил на первый план именно символический регистр.
Если раньше я говорил просто о ребенке перед зеркалом, то теперь – в рамках более позднего понимания стадии зеркала – перед нами уже не просто ребенок перед зеркалом, перед нами ребенок перед зеркалом, а за его спиной стоит взрослый – родительская фигура. Речь теперь идет не просто о визуальном отражении, но и об отражении словесном, символическом. Взрослый словами как бы описывает отражение ребенка. Например, он может сказать: «У тебя дедушкины уши» или «Ты выглядишь так же, как твой папа».
Здесь есть два важных момента. Во-первых, появление взрослого – это указание на то, что принимаемый образ принимается не просто так. Действительно, можно спросить: почему конкретно этот образ принимается, а другой образ не принимается? Ответ: он принимается потому, что получил подтверждение, одобрение в глазах этой новой инстанции – инстанции родительского взгляда, родительского одобрения. То есть появляется новая инстанция, которую можно назвать Большим Другим. Это инстанция, в которой становящийся субъект видит одобрение того образа, с которым себя отождествляет.
Если в случае воображаемого регистра я говорил об идеальном Я, о некоем идеальном образе, с которым субъект себя отождествляет, через который он обретает ту самую целостность, которой ему не хватает, то здесь появляется необходимость ввести еще одно важное лакановское понятие – Я-идеал. Это те идеалы, которые восприняты, взяты у Большого Другого. Идеалы, воспринятые и почерпнутые у Большого Другого. Соответственно, если идеал-Я в лакановской алгебре передается как i (a), то есть идеалы другого с маленькой буквы
Соответственно, второй момент – помимо момента появления этой самой новой инстанции, инстанции родительского взгляда, взгляда Большого Другого, удостоверяющего какой именно образ необходимо принять – связан с появлением символического измерения как измерения, связанного со словами. То есть речь идет об образе не только визуальном, не только о том образе, который буквально созерцается в зеркале или в другом человеке, но и образе символическом:
отражение становящегося субъекта в конкретных словах: «ты такой красивый», «ты такой хороший», «у тебя бабушкины глаза», «ты весь в отца» или «когда ты так смотришь, то похож на маму» и т. д. Соответственно, помимо зрительного образа возникает еще и словесный образ, словесное описание, с которым субъект себя отождествляет.
Отсюда идея Лакана о том, что символическое переписывает воображаемое и что нарциссизм имеет не только зрительный, но и символический аспект. Отношение к тому образу, который субъект видит в зеркале или в другом человеке, структурируется языком. То есть если классический нарцисс глядит в воду и видит свое отражение в воде, то лакановский нарцисс смотрит в воду и видит там не только свой визуальный образ, но еще и те слова, которые нанесены поверх этого визуального образа. Символическое исписывает/переписывает/надписывает воображаемое.
Соответственно, на критику Таллиса можно ответить следующим образом: лакановскую стадию зеркала нельзя понимать буквально. Даже если ребенок является слепым, это не значит, что он не будет отражен. Он будет отражен словами, какими-то символическими средствами через присутствие этого самого Большого Другого, через появление Я-идеала, то есть той инстанции, которая закладывает усваиваемую субъектом систему координат. Идеалы – хорошо, плохо, правильно, неправильно, можно, нельзя, – которые как раз определяют тот образ, то идеальное я, которое будет воспринято, усвоено, схвачено становящимся субъектом.
Говоря об Я-идеале, необходимо подчеркнуть, что это не просто отдельные слова и выражения, это прежде всего система координат, размечающая параметры, делающие тот или иной образ себя приемлемым или неприемлемым. Можно проиллюстрировать разницу идеал-Я и Я-идеала (или Большого Другого) на примере Лакана, обожающего быструю езду на автомобиле. Лихой водитель, который носится по Парижу, пренебрегая правилами, – это идеал-Я, тот образ, которому условный Лакан хотел бы соответствовать. Но какая система координат делает подобный идеал-Я привлекательным (можно даже визуально представить этот вопрос – чей именно взгляд пытается поразить лихой водитель, кого он представляет смотрящим на себя в момент лихой езды)? Та система координат, которая задается специфическим Я-идеалом: быть законопослушным плохо, а незаконопослушным – хорошо. Очевидно, что система координат, где нарушать правила хорошо, правильно, приемлемо, это далеко не единственная возможная система координат. Можно представить себе другой Я-идеал, который будет диктовать иное идеальное Я: человек, уважающий правила, ограничения, понимающий опасность лихачества на дорогах для безопасности людей. Впрочем, тут уместна и иная трактовка – поведение Лакана как бунт против той системы координат, которая задана идеал-Я, как протест против Большого Другого. В таком случае идеал-Я выстраивается через отрицание, сопротивление системе координат Я-идеала.
В свете того, что было сказано выше, можно понять фразу Лакана из его семинара 1960 года «Перенос»: «…чтобы заработало то, что может сделать нарциссические отношения плодотворными, в отношения между Я и маленьким другим должна вмешаться третья инстанция, Большой Другой»[28]. То есть стадия зеркала может состояться, дать возможность субъекту развиваться дальше, только если в отношениях между эго и другим с маленькой буквы
Стадия зеркала связана с появлением образа себя, подразумевающего в том числе и телесный образ себя. Понимание значимости символического измерения этого процесса позволяет заключить, что тело субъекта также исписывается, переписывается, надписывается символическим. Слова (точнее, означающие[29]) в буквальном смысле вписываются в тело. И не просто слова – а целая символическая система координат. Что здесь имеется в виду? Например, представление о том, что есть телесный верх и телесный низ, что есть грязные органы тела и чистые, что какие-то части тела красивые, а какие-то – некрасивые, что глаза напоминают бабушку, уши – дедушку, нос – отца. То есть образ тела исписан означающими. Это важный момент для понимания лакановского механизма возникновения симптомов[30]. Этот момент вторжения символического в тело настолько важен для философа, что у него даже есть рассуждения о том, что тело невротика, то есть тело человека, достаточно далеко прошедшего по пути психического становления[31], мертво – оно умерщвляется символическим.