— Как, по-твоему, отреагирует Кокомо? — поинтересовалась Карна.

— Никак! Она с ним не встретится! И даже если встретится, она настолько погружена в собственный мир, что вообще ничего не поймет.

— Однажды она из него может вырваться, — возразила Карна.

— Что ты хочешь этим сказать? — нахмурилась Лепесток Ликорицы, гася сигару в одном из своих колпачков.

Карна заметила, что под двойным подбородком на шее бандерши остался след от цепочки, на которой когда-то болтался скальп.

— Однажды она очнется и поймет, где очутилась.

— Я себя не стыжусь, — буркнула Лепесток Ликорицы. — Но Кокомо лучше вообще не знать, что он был здесь.

— И что ты собираешься делать? Мало шлема виртуальности, ты в клетку ее посадишь?

— Не надо ерничать, детка, это тебе не идет. Будь у тебя дочь…

— У меня была дочь. Или ты забыла?

Из смотровой ямы выглянула Сити-Сью.

— Нам сообщение.

Лепесток Ликорицы активировала гидравлический подъемник, который вознес их на основной уровень.

— Хочешь, чтобы я ушла? — спросила Карна.

— Нет. Однажды тебе, возможно, придется приглядывать за этим сбродом. Тебе пора привыкать к Парусии. А то поначалу пугает.

Карна запрыгнула на подъемник, и Лепесток Ликорицы подкатила к стене под неоновым Индейцем. Карне уже давно не давало покоя подозрение, что Лепесток Ликорицы это и есть Парусия Хид, что их отсутствующий главарь — лишь вымысел, к которому бандерша прибегла, чтобы сцементировать вокруг себя банду байкерш. Странным казалось уже то, что никто Парусию своими глазами не видел, а она, казалось, доподлинно знала всю подноготную «дам». Но сейчас, под Индейцем перед ней, трудно было не поверить в реальность далекой, но вездесущей подпольщицы — ведь в боксе вдруг сгустилась атмосфера беспокойства, и Вождь Кикапу на стене преобразился.

Неоновые трубки ностальгичных цветов мороженого, складывавшихся в изображение индейца, вдруг заполнились кристаллами, сам рисунок усложнился. Краски стали ярче и запульсировали беспокойным светом, пока Вождь не вышел из стены: лицо, руки, затем и все тело ожили, а потом вдруг индеец беззвучно спрыгнул на пол. Девятифутовый флуоресцентный эйдолон с широкими плечами и развевающимися боевыми перьями смотрелся гигантом рядом с Лепестком Ликорицы и Карной. Он вышагивал с преувеличенным мужским высокомерием, его краски мерцали гейгеровским эквивалентом статики, но когда он заговорил, голос оказался женским и знойным — ни дать ни взять воркование старлетки из забытого кинофильма.

— Передаешь бразды правления?

— Делюсь браздами правления, — отозвалась Лепесток Ликорицы.

— На вокзале вы были неряшливы и привлекли внимание «Пантеона Витессы».