– Я заметила: у тебя с ней последнее время что-то не ладится… – тут же сказала чуткая Ленка, не задавая при этом вопроса.
– А у тебя? – я воспользовалась случаем.
– Ты же знаешь, я никого не сужу. Моя бывшая работа – на всю жизнь прививка.
– А мне моя отчего-то не помогает.
– Ты всю жизнь жила страстями, а я – по расчету, – заметила Ленка.
– Не наговаривай на себя! – прикрикнула я.
– Не льсти себе, Анджа! – жестко отбила мяч Ленка. – Я довольна результатом. … Если не хочешь у Любаши, тогда давай у меня. Муж с коллегами по субботам ходит в баню, возвращается после двенадцати. Леночка сама уйдет к подругам, а Вася не помешает. Но Любашу я все равно позову…
– Ну разумеется! Я и не думала! – воскликнула я с излишней поспешностью.
Единственный Любашин сын Мишка все время чем-нибудь болел. Практически с самого рождения его постоянно где-нибудь обследовали или лечили каким-нибудь новым, современным методом. Надо признать, что все эти любашины заботы вовсе не были пустыми и надуманными, от нечего делать. У маленького Мишки имелись: тяжелая астма; ужасный, мокнущий по всему телу диатез; какие-то нарушения в работе почек; и это – не считая всяких мелких неприятностей типа плоскостопия, дальнозоркости, шумов в сердце и т.д. За постоянными хлопотами о мишкином здоровье Любаша как-то даже не заметила, куда подевался муж, отец Мишки. Мы, подруги, тоже этого не заметили и до сих пор ничего о его судьбе не знаем. Любаша, надо отдать ей должное, никогда на жизнь не жаловалась и своими проблемами окружающих не грузила. Разве что когда уж очень припрет – Мишка очередной раз попадет в реанимацию, решительно не хватает денег на срочно требующееся лекарство или еще что-нибудь в этом же духе. Работала Любаша после окончания института по специальности, инженером-технологом, и зарплату получала соответствующую. Но как-то всегда сводила концы с концами и опять же никому не жаловалась. Хорошо, Любашина мама помогала, сидела с Мишкой, потому что в ясли и садик он, конечно же, не ходил. В детстве и юности Любаша много лет успешно занималась бальными танцами, имела безупречный вкус к одежде и иному декору, единственная из всей нашей компании была музыкальной, любила красивые наряды, театр, оперу и балет. Всю последующую жизнь ничего из этого ей не доставалось даже в виде крошек. Чтобы кормить и лечить Мишку на зарплату инженера, она отказывала себе не только в развлечениях и нарядах, но даже в самом необходимом. Осиная талия и летящая походка Любаши и сейчас вызывают завистливые вздохи не только раздобревших с годами Светки и Ирки, но и моей дочери Антонины. Мы с Ленкой молчим, как менее грузные по природной конституции, и более осведомленные об истории вопроса (я, Ленка и Любаша учились в одной школе, Ирка жила со мной в одном дворе, а со Светкой я училась в Университете). Между тем рецепт любашиной идеальной фигуры прост – мясо из супа и масло много лет съедал Мишка, а Любаше доставался бульончик с вареной морковкой и луковкой и кусочек черного хлеба без масла. Не забыть и про витаминчики: для Мишки яблоки всегда чистили (так рекомендовал аллерголог), а кожура оставалась законной добычей Любаши.
Когда Мишка пошел в школу, проблемы умножились многократно. Он был неплохим и неглупым мальчишкой, умел читать и писать (Любаша и ее мама много занимались с ним), но слишком слабеньким и ни к чему, кроме непрерывного лечения, не приспособленным. Его постоянно дразнили и обижали, отбирали вещи, били, прятали очки, совали в унитаз новенькие кроссовки, а портфель однажды выбросили с третьего этажа из окна девичьего туалета (как он туда попал – никто так и не понял). Мишка тоже ни на что не жаловался, не называл обидчиков и как-то в ноябре пришел из школы домой в носках (и тапки и ботинки куда-то таинственно исчезли). Разумеется, сразу после этого эпизода он на два месяца слег с тяжелым воспалением легких. Любаша просила, жаловалась и ругалась. Беседовала с учителями, директором, родителями и самими мишкиными одноклассниками и одношкольниками. За своего детеныша она готова была перегрызть глотку кому угодно. Дошла до ГорОНО. Все и везде в общем-то сочувствовали ей, но как-то вяло. Когда доходило до конкретики, пожимали плечами: «Ну что вы хотите? Это же обычная районная школа. Обычные дети, в том числе и из социально неблагополучных семей. Да, они тупы и жестоки, но таков и мир вокруг них. Милосердие – абсолютно неведомое для них понятие. Мы не можем посадить вашего Мишу под колпак. Ищите частное образовательное учреждение, идите на домашнее обучение, или во вспомогательную школу. Там маленькие классы, больше педагогического персонала…»
О вспомогательной школе в Любашиных представлениях о мишкиной судьбе не могло быть и речи. Да это и действительно было не рационально – по развитию общего интеллекта Мишка вполне соответствовал своему возрасту. Обучение в только что появившихся частных школах стоило немыслимых, запредельных в нашем понимании денег. Домашнему обучению неожиданно воспротивился сам Мишка: «Я не хочу больше дома сидеть. Мне здесь душно. Я с ребятами хочу.»
Впервые за все годы Любаша заметалась в отчаянии.
У Мишки обострились астма и нейродермит. Пятый класс он закончил с тремя неаттестациями и двойкой по физкультуре.
Все подруги Любаши тоже суматошно искали выход из создавшегося положения и регулярно предлагали варианты, один кретиничнее другого. Так, например, однажды мы целых два вечера подряд на полном серьезе обсуждали идею о том, чтобы нам всем объединиться, самим организовать частную школу, набрать платных учеников и заодно бесплатно учить в ней Мишку. Любаша будет преподавать точные науки, Светка – предметы естественного цикла, Ирка – домоводство, а ее второй муж, тихий алкаш Володя – столярное дело или что там полагается в качестве труда для мальчиков. Мне в этом раскладе доставались история и литература, и я несколько часов серьезно думала о деталях и авторской программе по указанным предметам. Потом Светка посоветовалась по этому поводу со своим третьим мужем-бизнесменом, он нелицеприятно высказался о наших умственных способностях и спросил, что мы знаем о бухгалтерском учете, аренде помещений, лицензировании и санитарной и пожарной инспекциях. Идея частной школы тут же увяла прямо у нас на глазах. Однако, проникнувшись нашими метаниями, третий светкин муж великодушно предложил спонсировать мишкино обучение в частной школе, что было бы, наверное, самым разумным выходом из положения. Любашина гордыня была на этом пути единственным, но непреодолимым препятствием. Со светкиной подачи я попыталась заикнуться об этом варианте, но тут же была обсыпана ледяной крошкой Любашиного ответа: «Я не имею чести близко знать мужа твоей подруги Светы, но прошу тебя передать ему мою искреннюю благодарность. Ты знаешь, что это невозможно, так как я никаким образом не сумею вернуть ему эти деньги».
И все-таки выход из положения нашла именно Светка, с помощью своего второго мужа, с которым она сохранила прекрасные отношения. Светкин второй муж ювелир, и носит крайне звучное на мой вкус имя: Израэль Наумович Зоннершайн. Израэль Наумович старше моей подруги почти на двадцать лет. «За ним мудрость тысячелетий», – признавала Светка и когда выходила замуж, и после развода. Посоветовавшись с Израэлем Наумовичем о проблемах подруги, Светка позвонила Любаше в половине двенадцатого вечера, и с отчетливым местечковым акцентом объявила, что нашла, наконец, для Мишки тихую и совершенно бесплатную гавань. К этому времени Любаша готова была хвататься за любую соломинку.
Так абсолютно, стопроцентно русский Мишка оказался в недавно организованной на средства международной диаспоры еврейской школе. Классы в этой школе, как и обещал Израэль Наумович, были маленькими, подход к каждому ребенку – индивидуальный, никакого особенного кровного еврейства от детей и родителей не требовалось. Среди учеников было довольно много ребят, которые, подобно любашиному сыну, не вписались в обычные школы. Впервые у Мишки появились друзья. Обучение ивриту, истории еврейского народа и еврейским обычаям не вызывало у любознательного мальчика никакого протеста и никаких затруднений. К концу седьмого класса он отмечал все еврейские праздники и потребовал от Любаши соблюдения законов кашрута хотя бы в плане приготовления пищи.
Меня все это крайне забавляло и, пожалуй, радовало, потому что выглядел Мишка хорошо, быстро рос, и болеть стал гораздо меньше. Когда мы встречались, мальчик охотно объяснял мне, какая еда может считаться кошерной и как-то угостил им самим изготовленным, не слишком вкусным треугольным печеньем под смешным названием «уши Амана». Я не запомнила конкретный эпизод из истории евреев, который отмечался выпеканием и поеданием этих «ушей», но в шутку заметила что-то про кровожадность и ритуальный каннибализм, которые, по-видимому, были присущи всем древним народам без исключения. Мишка начал горячо возражать, логически опираясь на полученные в еврейской школе знания, а я весело смеялась до того мгновения, пока мой взгляд не упал на лицо наблюдающей за нашей перепалкой Любаши…
– Любаша, в чем дело? – напрямик спросила я немедленно после того, как Мишка ушел в какой-то кружок, который он посещал все при той же школе. – Чем тебе не нравится еврейская история?
– Мне
– Но мне казалось, Мишке в этой школе нравится, – обескуражено заметила я. – И здоровье лучше стало… Но что конкретно случилось-то?