— Будет вам, мамаш, что я, пью без просыпу, что ли? — обиделся он.

— Вот и не пей, воздержись! — приказала мать. — Ты, Катерина, сходи собери ее вещи, да сейчас, пока не остыли ни мы, ни он. А то потом уговаривать придет, а Дашка добрая… — Катерина нехотя поднялась с сундука. В соседской хате было тихо, Харитон еще не вернулся. Катерина молча собирала Дашины вещи, не обращая внимания на испуганные взгляды детей. Анютка и Ванятка ни о чем не спрашивали тетку Катерину, она и раньше-то строгая и неразговорчивая, сейчас пугала детей суровым выражением лица. Катерина, расстелив на пол простыню, кидала на нее Дашины вещи из сундука. Наконец в сундуке не осталось женских вещей, и Катерина в сердцах хлопнула тяжелой крышкой. Она связала концы простыни и ушла из хаты. За время ее отсутствия пришли сыновья, бывшие в деревне. И теперь Даша объясняла братьям, что произошло совсем недавно. Лука, сразу вскипев, бросился к двери. Его остановила Катерина.

— Охолони! Его и дома-то нету. Да и не надо вам лезть к нему. Что ты ему сделаешь? — Лука нервно сел на сундук. Слова матери немного остудили его.

— Я его подожгу! — произнес Иван. И все взоры повернулись к нему. Смирный Иван, от которого, бывает, и слова не услышишь за целый день, вдруг заявляет такое. У бабки Авдотьи отвалилась челюсть: вот тебе и Ванька. Она кинулась к внуку с кулаками:

— Я тебе дурню, кудри-то повыдергаю, посмей только сунуться к нему, — бабка молотила ладошкой по спине внука. Катерина стукнула кулаком по столешнице:

— Хватит, никто ему ничего не сделает! Дашку ночью отец отвезет к тетке Клаве.

На том и порешили. Рано отужинав, легли спать, чтобы проснувшись поздней ночью, проводить Дашу и Михаила в дорогу. Дорога и не очень дальняя и не совсем близкая. Находилась Тюменевка «на отдальке», как говорят в деревне. И из хутора туда не лежало ни одной дороги. Ехать надо степью, бездорожьем, по балкам да буеракам. Решили, что уж там Харитон, если и захочет, никогда не догадается искать Дашу. В эту ночь Даша лежала в своей боковушке, на своей девичьей кровати. Слез не было. Она думала не о том, как сложилась ее жизнь с Харитоном; она вспоминала Егора. Давно они не встречались! Даша представила себе Егора, и он, как живой, возник в ее воображении. Вот он улыбается, вот его голова наклоняется к ней, и он целует ее, целует в первый раз… Даша задремала. Ей показалось, что только закрыла глаза, когда бабка Авдотья уже затрясла ее за плечо: «пора, дочка!» Она вскочила и пошла умыться. Катерина уже отнесла в телегу узел с бельем, наложила продуктов. Дед Василий принес кувшин с медом:

— Вот Клавдия медком пусть побалуется! Он тяжело вздохнул: — Не далеко от дома-то будешь, внучка… А там, глядишь, и образуется все. Не век же прятаться.

— Их-х-хе, — бабка Авдотья вытерла набежавшие слезы, — чем все это кончится? — вздохнула она.

— Хватит причитать, — перебила ее Катерина.

Братья растерянно толклись возле телеги. Было жалко сестру, добрая она, красивая, а какая-то невезучая. Вон с Егором ничего не получилось, замуж вышла не по-путевому. Даша села в телегу, и Михаил дернул вожжи: ну поехали… Лошадь медленно, словно нехотя, тронулась с места. Даша сидела на сене, брошенном в телегу, и думала о том, как отец в детстве укачивая ее на руках, напевал песенку своего собственного сочинения:

Бабка Авдотья рассказывала Даше, что Михаил хотел первенца-сына, а родилась девочка. Но Михаил так обрадовался ее рождению, что тут же прибаутку сочинил. С тех пор он часто напевал ее Даше. Уж очень отец любил дочь. И теперь сердце Михаила обливалось кровью: будет дочь далеко, пусть не у чужих людей, но не рядом же! Телегу раскачивало по неровной изрытой сусликами степи. Лошадь понуро трусила то в горку, то в лощинку, телега покачивалась, убаюкивая седоков. Даша задремала. Разбудил ее ласковый солнечный лучик. Он настойчиво лез в глаза и не хотел отступать. Даша огляделась: насколько хватало взгляда, росли лазоревики. Они покрывали степь бордовым цветом. От малейшего порыва ветерка цветы пригибались к земле, и степь меняла свой цвет, становясь блеклой, а когда ветерок отступал, лазоревики распрямлялись и опять степь становилась кроваво-красной. К тетке они приехали поздним утром. Она встречала их на пороге своей избы: прикрыв глаза ладошкой, смотрела, не узнавая. Наконец разглядев гостей, не скрывая своего удивления, кинулась навстречу. Михаил распряг лошадь, решив, что обратно он поедет ближе к ночи. Тетка Клавдия, давно овдовев, жила одна. Детей у нее не было. Хата ее стояла на краю небольшого леска. Тетка была известна в местной округе как повитуха. Часто она уходила в соседние деревни принимать роды и задерживалась там иногда на день, два. Даше она обрадовалась. За столом Михаил рассказал ей все, что произошло в ихней семье. Тетка Клавдия сразу поняла, что к чему.

— Пусть Дашуня живет сколь надо. Вон куры мои под присмотром будут, когда я куда отлучусь, — сразу решила она. — Даш, так ты у нас и кружева вяжешь? — спросила она смущенную Дашу. Та согласно кивнула головой. — Вот и свяжешь мне покрывало, а то я не рукодельница… Все больше по роженицам бегаю, не до чистоты мне. Твоя мать вон чистюля какая! — Даша вымыла посуду после обеда и оглядела комнату. Конечно, тетке Клаве, старой уже женщине, не по силам навести порядок в доме.

«Ну это ничего, я потолок побелю, на окна занавески красивые повешу» — решила Даша.